С радостными криками они высыпали на улицу и, не сбавляя хода, подбежали к Аннабелль, едва не сбив её с ног. Они хватали её за руки, висли на них, так что девушке стоило огромных усилий не упасть в свежую весеннюю грязь под их весом. Дети наперебой рассказывали, как искали её, как праздновали начало весны, каких щенков принесла соседская собака; каждый говорил о своём и с каждой секундой всё громче, стараясь перекричать остальных. Вскоре это стало делом принципа и Аннабелль оказалась в эпицентре детской ссоры, с которыми так и не научилась управляться. Уже назревала драка, в окна выглядывали обеспокоенные шумом соседи, а Анна уже готова была звать на помощь, как вдруг на пороге дома величественно появилась Марион. Достаточно было одного её взгляда, холодного, сдержанного, немного осуждающего, чтобы дети замолчали и, виновато опустив головы, помирились и гуськом прошли в дом. Через секунду их улыбчивые лица появились в окне.
Следующую порцию приветствий девушка получила от матери семейства. Всё с тем же суровым взглядом Марион подошла к ней, глядя, как на блудную дочь, решившую в конце концов вернуться домой. А уже через секунду женщина бросилась обнимать её с такой силой, что оставалось лишь гадать, была ли она действительно рада или пыталась задушить вернувшуюся назад девушку. Аннабелль задыхалась, но терпела. Стискивала зубы, когда неожиданно сильные руки женщины пережимали рёбра так, что в ушах отдавался их жалобный хруст, и считала секунды до тех пор, пока не закончится её пытка. Девушка уже начинала терять сознание, когда Марион наконец-то отпустила её и, звонко поцеловав в щёку, дрожащим голосом спросила: «где же ты была?». В этом вопросе было больше, чем простое: «я так рада тебя видеть», Аннабелль понимала это. Но единственным, что она могла сказать в ответ, было такое же неоднозначное: «всё в порядке».
Ужин прошёл в по-семейному тёплой обстановке. Близилась весна и припасы, сделанные на зиму, подходили к концу, но даже из тех скудных остатков солонины и крупы Марион умудрялась приготовить что-то, напоминавшее еду, хотя последнее время они жили и питались надеждой, что снег скоро растает и появятся фрукты, леса наполнятся дичью, по реке пойдёт рыба. А ожидание они заедали сухим хлебом.
Эмиль раз за разом пересказывал, как он и ещё несколько человек ночевали в лесу, устав за время поисков, чтобы возвращаться в Имфи, а на следующий день продолжали прочёсывать чащу и искать девушку. Марион качала головой и толкала мужа, напоминая, что за ночь на снегу он мог дорого расплатиться здоровьем. «А как семье без кормильца?» — спрашивала она и дети, как по команде, смотрели на отца грустно-испуганными глазами. Тогда Эмиль начинал, будто извиняясь, повторять, что всё хорошо, и будто становился меньше под взглядом жены. Та лишь снисходительно улыбалась и, запечатлев на его щеке лёгкий поцелуй, позволяла ему возобновить рассказ. Глава семьи пересказал историю уже три раза, так что даже Аннабелль уже запомнила её наизусть, но мужчина, по-видимому, всё ещё смаковал это единственное интересное событие, произошедшее в городке за последние несколько месяцев. Марион ему не мешала, искренне надеясь, что когда-нибудь ему надоест повторять одно и то же. Уставать он не спешил и семья проявляла чудеса терпения. К тому же, его болтовня была на руку Аннабелль, тогда Марион не решалась расспросить девушку о произошедшем.
«А когда мы вернулись из леса, то узнали, что к нам гости пожаловали…»
За окном давно стемнело. Дети начали засыпать прямо за столом, Анна с неожиданным энтузиазмом предложила уложить детей спать. Марион с довольной улыбкой согласилась, уверенная, что, когда дети лягут, Аннабелль сама расскажет им всё, что с ней приключилось. Но та не спешила. Пытаясь подражать Марион, она говорила с каждым ребёнком, рассказывала каждому сказку, настолько добрую, насколько получалось. В последнее время добрые истории у неё выходили всё хуже, они казались ей ненастоящими, приторными, даже пошловатыми из-за своей неправдоподобности. Всё в них было слишком: феи были слишком добрыми, рыцари слишком отважными, любили слишком искренне, говорили слишком пафосно. Конечно, детям, не знавшим сложных романов и высокой поэзии, не понять было негодования Аннабелль, и их всё устраивало, но девушке все её старания казались бессмысленными. «Однако это лучше, чем мрачные сказки с налётом пыли», — напоминала она самой себе и продолжала свою приторную сказку, слишком сладкую даже для горечи жизни.