Но Асыка молчал, застыв, как каменный истукан. Он думал, и думы его были тоскливы и безнадежны, как вой февральских метелей.
Он думал о том, что помощи больше ниоткуда не будет, лозьвенские старейшины подали дурной пример, которому последуют многие. Думал о том, что войска мало, русских воевод не победить. Но и от боя уклоняться нельзя. Иначе во всех юртах будут говорить, что он испугался, ниже болотной ржавчины упадет он в глазах людей. Как подниматься потом, какими водами смывать позорную болотную гниль? А поражение еще не конец. Асыка покажет свою смелость и решительность, покажет людям, что достоин быть большим князем! И останется им, когда русские воеводы уйдут обратно за Камень!
Асыка встал, выпятил круглый, туго обтянутый шелковым халатом живот, – не мечущийся в сомнениях старец, повелитель! Непререкаемо сказал:
– На Лозьву-реку уртов посылать не буду: отпавший утес к горе не прилепишь. Здесь, на устье Пелыма, встретим русских воевод. Да помогут нам боги!
Глава 8 Пелымский городок
Каменисты верховья Лозьвы, но в середине лета все пороги и переборы уходят под большую воду: тающие снега с горных вершин щедро питают реку, и бежит она между обрывистыми берегами стремительно и ровно, легко несет на своих плечах насады и ушкуи. После немыслимых трудов на Камне – такая благодать!
Гребцы отдыхали, поглядывали на проплывающие мимо утесы, на гребенки леса по-над обрывами, за которые цеплялись кудрявые облака. Кормщики едва шевелили рулевыми веслами, удерживая суда на быстрине и вписывая их в повороты реки.
Пустынные, дикие места. Ни селений, ни шалашей рыболовов. Казалось, и поставить шалаши негде: прямо в воду обрывались утесы. Кормщики Петр Сидень и Иван Чепурин с трудом отыскивали распадины, куда можно было причалить на ночь суда.
Крещеный вогулич Кынча, которого уехавший с Федором Брехом Емелька оставил при воеводах вместо себя, говорил, что теснины будут еще сто верст, но потом левый берег Лозьвы сгладится. Там и будут первые юрты.
Так и оказалось. По правому борту высились утесы, бурлила быстрина, а по левому потянулись светлые прибрежные леса, зеленые луговины, песчаные плесы. Дальше ржавели болота, а за болотами – снова леса, дремучие и темные, пронизанные синими струями туманов. Только на узкой полосе суши, между рекой и болотами, селились на Лозьве люди. В дальние, заболотные леса вогуличи уходили зимой, когда болота вымерзали, и лесовали там до весны. Добывали зверя разными хитроумными способами. На много верст ставили жердевые заборы, загоняли лосей к немногим свободным проходам, где их ждали охотники и убивали стрелами. Рыли на медведей глубокие ямы-ловушки с острыми кольями на дне, прикрывали их сверху еловыми лапами и припорашивали снегом. Настораживали возле звериных троп большие самострелы – тоже на лося, на медведя. Ставили силки и петли на зайцев, которых было множество в здешних лесах. Белок и соболей стреляли из луков тупыми стрелами, чтобы не испортить шкурку. Зимой в селениях у реки оставались только неходячие старики и дети. Но сейчас была не зима – рыболовное лето.
– Будут люди, будут! – заверял Кынча. – Еще немного вниз по реке пробежим – и будут!
Салтык слушал Кынчу, покойно развалившись в кресле на корме головного насада – простоволосый, в распахнутой на груди белой рубахе, по-домашнему размягченный. Привычным, будничным стало судовое шествие. Казалось Салтыку, что самое трудное уже позади, раз благополучно перевалили через Камень.
Сражения с вогульским князем Асыкой он не боялся. Не сильней, поди, вогуличи, чем татары. А татарских воинов воевода Салтык и на Угре-реке огненным боем отгонял, и после, когда ходил со служилым царевичем Нурдовлетом в Дикое Поле, бивал неоднократно. Да и будут ли вогуличи крепко стоять за Асыку? Емелька уверял, что не будут, если их не обижать. А может, и помогать воеводам будут, если договориться со старейшинами, одарить их красным товаром…
Затем и послан был вперед Емелька-Емельдаш, чтобы везде говорил старейшинам: не с войной идет судовая рать, предлагает государь Иван Васильевич людям защиту и милость свою, а ясак будет легкий…
Получился ли у Емельки-Емельдаша мир со старейшинами, пока что неизвестно. Вот доплывет судовая рать до первого селения, видно будет. Сомнения иногда тревожили Салтыка, а вообще-то он Емельдашу верил. Не должен слукавить Емельдаш, лютый враг он князю Асыке. Но сомнений своих Салтык не являл, наоборот, говорил о Емельдаше только хорошее, вроде бы поручался за него. Князь Федор Курбский даже съязвил как-то: «Хвалишь ты Емельку, словно родича!» На что Салтык ответил не задумываясь: «Все мы в государевом деле родичи!» Ответил так и пожалел потом: обиделся князь, понял так, будто Салтык его с вогуличем уравнивает. А обижать князя не стоило, только-только налаживалось между ними хрупкое взаиморасположение. К слову сказать, недолго князь Федор хранил обиду, опять помягчел к Салтыку. И у Салтыка от сердца отлегло, спокойно стало…