Салтык улыбался, довольный.
Уверившись в благорасположении русского посла, Екмычей наконец заговорил о том, о чем неотступно думал, легко соглашаясь на ясак и признание власти великого князя русских:
– Пусть плененные князья и урты порадуются вместе с нами и, возвратившись в свои юрты, расскажут о милосердии русских воевод…
Но Салтык отклонил просьбу, высказанную столь тонко и ненавязчиво, что даже хитроумный визирь тюменского хана Ибака позавидовал бы красноречию старого Екмычея. Русский посол строго сдвинул брови к переносице, его серые глаза стали жесткими, колючими.
– Большой князь Молдан и твои сыновья пожелали самолично предстать перед светлыми очами великого государя Ивана Васильевича, а урты будут сопровождать их в пути. Когда мы покинем вашу землю, пусть соберутся князья вогуличей, Конды, Коды и Югры и, согласившись между собой, пришлют посольство в стольный град Москву – бить челом великому государю во всем быть по его воле и условиться о ежегодном ясаке. И чтоб впредь посылали тот ясак не по принуждению, но токмо служа верно великому государю Ивану Васильевичу. Это последнее мое слово!
Оробевший Екмычей склонил голову, соглашаясь. Он ничем не выдал своего разочарования, хотя судьба сыновей была единственным, что действительно тревожило его, – со всем остальным он был заранее согласен. А может, и согласен он был лишь потому, что надеялся: выкупом за это согласие будет возвращение Игичея и Лop-уза?
Перерешать что-нибудь было поздно, и изворотливый ум старого князя услужливо подсказывал оправдания случившемуся. Сыновья живы и останутся живыми благодаря заключенному миру, а это главное. Остается надежда на их благополучное возвращение. Он, Екмычей, постарается убедить Асыку, Пыткея, Лаба, Чангила и других князей, что выгоднее покориться русским и послать посольство в город великого князя Ивана. «А может, и без посольства можно будет обойтись, – вдруг подумал Екмычей и приободрился. – Водный путь до каменных гор продлится долго, и нынешний месяц городьбы больших соров пройдет, и месяц случки оленей [90], а может быть, и месяц рубки леса [91], пока русские лодки плывут по рекам обского народа. Сыновьям может представиться случай вырваться из плена, особенно если помочь им в этом. Умиротворенные богатым ясаком и изъявлениями покорности, русские воеводы не будут излишне строго охранять пленников…»
– Князьям будет худо в пути без женщин и рабов, – с печалью в голосе проговорил Екмычей. – Урты умеют охотиться и сражаться, но кто приготовит пищу и починит одежду? Кто скрасит князьям одинокие ночи? Пусть вместе с князьями в страну великого князя отправляются их жены и рабы.
Сказал и боязливо втянул голову в плечи, ожидая резкого отказа. Но Салтык воспринял просьбу Екмычея как должное, сразу согласился:
– Пусть едут!
Давая понять, что переговоры закончились, русский посол поклонился Екмычею, произнес вежливые слова прощания:
– Оставайся во здравии, князь!
Екмычей не увидел спины русского посла. Вперед тут же шагнули воины в железных рубахах и сомкнулись стеной. Предостерегающе глянули круглыми черными глазницами железные палки, из которых (Екмычей уже знал это) вылетают с огнем и дымом невидимые стрелы.
Суровые бородатые лица под железными шлемами, смертоносные очи ручниц – это зримое воплощение чужой непреодолимой силы, которой вынужден был покориться Екмычей и которой покорятся остальные князья (Екмычей был уверен в этом), – навсегда остались в памяти старого князя.
В глубокой задумчивости шел Екмычей от берега. Старейшины, обретшие после успешных переговоров прежнюю уверенность и величавость, шествовали за своим князем, взмахивая посохами. Из-за кустов, уже не таясь, выглядывали воины, тоже радовались, что битвы не будет.