Я как учительница, свыше пятидесяти лет воспитывающая детей, как мать и бабушка, как советский человек, ненавидящий тьму, зло, обман, прошу суд изолировать Калашникова от нашего общества, назначить ему строгое наказание.
В зале раздались возгласы одобрения. Наталья Матвеевна продолжала:
- Я обвиняю Акимова в том, что он позволил сделать себя тем, кем он сейчас стал. Акимов когда-то учился у меня. Были тяжелые дни, и он, не окончив школы, пошел работать. Я понимала чувства Акимова, когда он много позднее сказал мне о своей дочери: "Девочка-то пятерки и четверки приносит. Пожалуй, выйдет из нее что-нибудь получше, чем я". Сказал он это в своей обычной манере - так буркнул между прочим. Но в глазах отца я видела гордость и надежду на то, что девочке будет очень хорошо и светло в жизни. Все это было до того, как Акимов стал иеговистом.
И вот сегодня я обвиняю его в том, что он забыл об обязанностях отца, что он день за днем отравлял жизнь дочери, старался уничтожить в ней все светлое и чистое, что есть в ребенке, и превратить ее в религиозную фанатичку...
Наталья Матвеевна напомнила события 15 сентября. Еще раз развернулась перед слушателями картина дикого избиения.
- Я обвиняю вас, Акимов, - строго сказала она, - также в том, что вы подняли руку на граждан, пытавшихся спасти от вас вашего же ребенка. Неужели вам не кажется чудовищным ваше поведение?
Соколкин, скромный, очень тихий человек, не побоялся вашей ярости и ваших кулаков, вошел и отобрал у вас дочь. Все, кто проходил в этот момент мимо вашего дома, призывали вас образумиться, прекратить бесчинство. Когда в дело вмешался сержант Коршунов, вы затеяли с ним драку...
Степан сидел безмолвно и неподвижно, будто речь общественного обвинителя его не касалась.
- Я прошу суд сурово наказать Акимова и лишить его родительских прав, - говорила Карасева. - Сегодня утром мы узнали, что общественность нашей области добилась направления Вали в пионерский лагерь "Артек". Чужие ей по крови, но родные по духу люди позаботились о ней. Врачи и сестры больницы не спали ночей, чтобы скорее восстановить здоровье ребенка. Я позволю себе зачитать несколько выдержек из писем, присланных незнакомыми людьми, узнавшими о преступлении Акимова.
"Это зверство, - пишет рабочий-строитель Прохоров, - вызвало у всех нас величайший гнев и негодование. Акимов должен понести самое суровое наказание..."
Вот письмо отца двух детей товарища Букатова: "Я не могу оставаться равнодушным к такой жестокости и подлости взрослого человека по отношению к своему ребенку. Мое мнение такое: приговор Акимову должен быть самым строгим".
"Иуды под маской святости, оказывается, еще встречаются в нашей жизни, - читала Наталья Матвеевна. - Тот, кто поднял поганую лапу на красный галстук, должен быть строго наказан. Я имею трех детей с красными галстуками. И этим я горжусь, потому что мои дети - счастливые дети. Они живут под солнцем радости и счастья" - так пишет инвалид Отечественной войны Коропцов.
Писем, подобных тем, выдержки из которых я вам прочитала, десятки. И все люди, писавшие их: рабочие, колхозники, служащие, пенсионеры, - вместе со мной просят вас, товарищи судьи: самое строгое наказание изуверу!
Я думаю что будет правильным, если суд вынесет частное определение по поводу отношения к Акимову руководителей и профсоюзной организации радиозавода. Их равнодушие к судьбе члена коллектива - одна из причин вступления Акимова в секту. Товарищи с завода могут сказать: это, мол, исключение, единичный факт. Но в нашем обществе не имеет права на существование даже единичный факт изуверства.
Перед нами раскрылась картина того, как постепенно и упорно всасывала секта в свои сети Акимова. Он был одинок. Никто не пришел ему на помощь, никто не подал дружескую руку, чтобы помочь выбраться из болота. Не было, мол, сигналов! Нельзя же, товарищи, ждать, пока человек попросит спасти его. Больше чуткости, больше внимания каждому человеку! Нужно знать, чем он живет, что у него на душе, как можно скорее и действеннее прийти ему на помощь в трудную минуту. Пусть же случившееся будет всем нам хорошим уроком.
Затем выступил адвокат.
Когда за барьером поднялся Степан Акимов, зал насторожился.
- Выступала тут жена моя и другие... - глухо сказал Степан. Калашников много говорил... Называли меня темным человеком, доказывали, что глуп... Даже к доктору водили: не сумасшедший ли я? А я ничего не знаю где правда, где нет ее. Верил я тебе, брат Афанасий, больше, чем самому себе. Может, слаб я духом и погибнуть мне суждено. Но не могу я идти против дочки и Марии. Что ты мне за них дашь, Афанасий? Блаженство тысячелетнее? А какое мне без них блаженство? Пусть уж если погибать нам, так всем вместе!
Он умолк, и в наступившей тишине стал слышен громкий шепот Калашникова:
- Что делаешь? Раб господень, а такое говоришь...
Анна Ивановна сделала Калашникову замечание. А Степан, казалось, не слышал реплики "брата".
- Многое я видел, что не нравилось мне. И каждый раз сам себе говорил: голос сатаны! Умолкни, покорись и вымаливай прощение. А сейчас говорю: не надо мне прощения ни от тебя, Афанасий, ни от бога, ни от суда. Раз положено мне наказание за то, что на кровь свою руку поднял, пусть и осудят... Прошу прощения только у дочери своей, Валечки, у тебя, Маша, и у вас, Наталья Матвеевна.
Акимов обернулся к учительнице и низко ей поклонился.
После последнего слова Калашникова суд удалился на совещание. Публика вышла из зала. В фойе клуба люди смогли наконец высказать все, что передумали в эти часы.
- Кто бы мог поверить, - говорил собравшимся вокруг него пожилой рабочий, - что такие вещи возможны в наше время. Ведь я же хорошо знаю Степана. Отличный семьянин был. И на тебе...
Через час суд объявил приговор. Калашникова приговорили к пяти годам лишения свободы, Акимова - к двум.