Наконец наступила моя очередь задать несколько интересовавших меня вопросов. Один из них: как испанцы относятся к различным партиям и за что они в Испании борются. Мои собеседники поглядели друг на друга, толкая соседа в бок — дескать, отвечай...
Подумав немного, вызвался наиболее авторитетный из них — Клементе:
— Ну, возьмем анархистов, про них говорить нечего. Они в Каталонии вершат делами, то же и в Арагоне. Насильно реквизируют у крестьян урожай, запрещают им продавать в городе продукты, создают какие-то свои комитеты, которые обворовывают людей. Крестьяне их не любят и им не верят. В Педроньерасе раньше их было несколько человек, но с началом войны они разбежались кто куда. Ни один из них на фронт не пошел.
— А что социалисты и республиканцы?
— Эти красиво говорят, много обещают. Но какая нам польза от этого? Коммунисты? Им мы верим, они идут первыми воевать с фашистами. В кортесах Пассионария защищает наши интересы, Хосе Диас роет окопы под Мадридом, Энрике Листер и его бойцы Пятого Коммунистического полка остановили моро (марокканцев) у Сеговийского моста, под Карабанчелем, на подступах к Мадриду. Этот коммунист — боевой и смелый командир. Побольше бы нам таких Листеров, и мы давно победили бы фашистов!
— Твой дядя прогрессивный человек, Педро, хорошо разбирается в политике,— говорю я испанскому другу.
— Он сочувствует коммунистам,— отвечает Аринеро,— до войны работал на каменоломнях, а когда получил увечье, был уволен хозяином без выплаты пособия. За него заступились коммунисты, грозили объявить забастовку, и хозяин пошел на попятную. Теперь мой дядя инвалид, его поврежденная рука не действует, он не может держать в руках винтовку.
Последний мой вопрос к собеседникам: много ли людей, способных воевать на фронте против фашистов, осталось в Педроньерасе?
Желающих ответить теперь много, все говорят, шумя и перебивая друг друга. Педро Аринсро наводит некоторый порядок в нашей беседе, и в разговор вступают по очереди. Выясняется, что в селении остались только старые люди, женщины и дети, а также инвалиды. Все, способные держать оружие в руках, ушли па фронт. Многие погибли от рук фашистов под Талаверой а оставшиеся воюют против фашистов на Арагонском фронте и под Мадридом.
— Война с фашистами приносит нам большие трудности,— жалуются участники беседы.— В хозяйстве нашем не хватает рук: кто будет обрабатывать землю? Наших молодых мужчин убивают на войне фашисты. Надо убить проклятого генерала Франко, хорошо бы перерезать горло Гитлеру и Муссолини за их помощь ему, добиться бы побыстрее победы над проклятыми фашистами.
— Духовенство? Где оно? Наш кура (священник) удрал к фашистам, и мы закрыли церковь на замок. Пусть нас простит наша заступница Санта-Мария и сам Дьос (бог), но мы хотели прибить этого фашиста, и он еле унес ноги.
Слушая простых людей Испании, я не сомневался, что это говорила душа испанского народа, испытывающего огромные трудности в борьбе против фашизма в своей стране, узнавшего о высоком чувстве пролетарского интернационализма советских людей и всего передового человечества, пришедших на помощь испанскому народу в его тяжелой кровопролитной войне.
Наша встреча в доме доньи Франсиски Аринеро закончена, все выходят на улицу, делясь впечатлениями о встрече со своим земляком Педро и его амиго русо. Они еще должны проводить нас. Появляются плетеная бутыль с молодым виноградным вином, маисовые лепешки и другая снедь, виноград, фрукты, и все это укладывается в нашу легковушку. Наступает пора прощания.
Донья Франсиска напутствует своего сына, она желает, чтобы он со своим амиго русо Мигелем не подставляли свои головы под фашистские пули, чтобы нас хранили от опасностей на фронте Санта-Мария и сам Дьос. Не обходится также без обращения к Сан-Антонио— святому, почитаемому в местном селении. Со слезами на глазах прощается с Педро его невеста Вероника. Он обнимает ее и что-то шепчет на ухо, девушка улыбается и вытирает слезы.
Отъезжающие садятся в машину. Крестьяне желают нам счастливого пути, обмениваются прощальными приветами, донья Франсиска крестит и целует сына, высунувшего голову из кабины, по ее скорбному лицу текут непрошеные слезы. Педро с затуманенным взором включает мотор, дает длинный прощальный гудок, машина, медленно набирая скорость, скрывается в облаке поднявшейся на дороге пыли...
Попасть в осажденный Мадрид непросто. Подступы к нему простреливаются артиллерийским, а кое-где и пулеметным огнем. Дорогу, ведущую в город, безопаснее всего проскочить ночью. Участок между небольшими населенными пунктами на подступах к Мадриду (Вальекас и Пуэнте-Вальекас) проезжаем на большой скорости. Въезжаем в Мадрид — легендарный героический город. Из парка Каса-дель-Кампо, занятого фашистами, ведется артиллерийский обстрел улиц и площадей. Со стороны Университетского городка, где проходит передний край обороны Мадрида, доносится пулеметная стрельба.
Мадрид — фронтовой город. На его окраинах траншеи и окопы. В самом же городе нижние этажи и подвалы домов заложены мешками с песком, подготовлены к обороне. По всему видно, что мадридцы дерутся с фашистами за свой город не на жизнь, а на смерть, бьются за каждую улицу, за каждый дом. Мы едем по улицам, заваленным обломками разрушенных авиацией и артиллерией жилых домов, объезжаем глубокие воронки на центральной площади города — Пуэрта-дель-Соль, пересекаем на полной скорости самое опасное место в Мадриде — перекресток улиц Гран-Виа, Монтеро, Ортолеса и Фуэнкарраль. Аринеро даже ночью хорошо ориентируется в Мадриде. Будучи водителем такси, он изучил столицу, знает лабиринты ее улиц, повороты и тупики.
В темноте видны силуэты разрушенных многоэтажных домов. Воздушные бомбардировки врага превратили их в гигантские этажерки, на «полках» которых висят рваные перины, окровавленные простыни. На одной из улиц до основания разрушен госпиталь Сан-Карлос. Фашисты не пощадили даже сокровищ национальной и мировой культуры, их авиацией уничтожены всемирно известные шедевры искусства в бывшем дворце герцогов Альба, изуродованы произведения великих мастеров живописи Веласкеса и Гойи, до основания разрушена знаменитая мадридская библиотека. Обо всем этом мне рассказывал и давал пояснения Педро Аринеро, когда мы проезжали мимо.
Понял и прочувствовал я, что увиденное воочию и услышанное от испанского друга явилось результатом не случайных попаданий фашистских бомб и снарядов, а продуманной и рассчитанной системой наказания несдающегося города, наказания его героических защитников. Если я и раньше испытывал чувство ненависти к фашистам, их зверскому облику, то теперь это чувство удесятерилось.
В Мадриде в ночные часы было пусто, никакого движения. На перекрестках улиц виднелись лишь темные силуэты бойцов внутренней охраны города. Документов, удостоверяющих личность, у нас никто не потребовал. В ответ на вопрос часовых:
— Кьен и адонде ва Устед? (кто вы и куда едете?) — Аринеро, высунув голову из кабины, вполголоса произносил магические слова:
— Эс камарада русо, марчамос а Мадрид (это русский товарищ, мы едем в Мадрид),— часовые, приветственно поднимая вверх руки со сжатыми кулаками, произносили в ответ:
— Салюд, компаньерос, пасен, вива ла република! (привет, товарищи, проезжайте, да здравствует республика!) .
Такой «церемониал» пропуска на любую территорию Испанской республики в то время был обычным явлением. Этим широко пользовалась фашистская агентура, без особых затруднений проникавшая в республиканские штабы, государственные учреждения и другие важные объекты.
Мы торопились в штаб обороны Мадрида, где мне надлежало явиться к начальнику штаба коронелю (полковнику) Винсенте Рохо (в переводе с испанского языка слово «рохо» означает «красный»), представиться ему и получить задачу для зенитной артиллерийской группы, затем разыскать старшего советника по противовоздушной обороне Мадридского фронта советского добровольца полковника Николая Никифоровича Нагорного (псевдоним — Майер) и согласовать с ним вопросы дальнейшей работы под его руководством.
В штабе обороны Мадрида, размещенном в подвалах бывшего министерства финансов, мы разыскали отдел противовоздушной обороны. Педро сопровождал теперь меня уже не как водитель автомашины, а как переводчик, понимавший с полуслова, о чем я говорю на своем, пока не совершенном испанском языке.