— Куда путь держите? — спросил его старый Мартин.
Проповедник показал посохом на восток.
— Коли будете в Айшгрунде, — понизив голос, сказал Симон, — помните, что есть в Оттенгофене надежный человек, Иорг Бухвальдер. Только берегитесь маркграфа Бранденбургского — Казимира Ансбах-Байрейтского;[12] он из тех, у кого, как вы сами сказали, расправа коротка. Он ведь не пощадил даже отца родного. Вместе с младшим братом они напали на него в ночь под масленицу и привезли пленником в Плассенбургский замок. Вот уж почитай десять лет, как они морят старика в башне. Маркграф говорит, что старик не в своем уме, да только кто этому поверит?
Странник осклабился, скривив свой широкий рот.
— Что может сделать мне маркграф, когда моя защита — сам бог?
И, пожав Симону руку, он удалился. Толпа повалила за ним, чтобы проводить до околицы.
— Не худо бы ему поговорить с нашими господами, чтобы в них проснулась совесть, а мы и сами знаем, где жмет башмак[13], — сказал второй староста, Вендель Гайм, обращаясь к Симону, стоявшему в стороне вместе с отцом и Паулем Икельзамером. Вендель Гайм был значительно старше Симона. На первый взгляд он казался человеком бесхитростным, душа нараспашку. Но если хорошенько к нему присмотреться, чувствовалось, что Гайм себе на уме.
— С господами? — сказал Симон, пожимая плечами. — В Ротенбурге на улицах слепой монах громит господ, награбивших себе несметные богатства. А в соборе святого Иакова доктор Дейчлин проповедует новую веру. И что же, по-твоему, нам от этого стало хоть чуточку легче?
— Будь дело в проповедях, нашему брату давно бы полегчало, — вмешался старый Мартин. — Нет, проповедями тут не поможешь. О евангельской свободе нам толковали давным-давно, когда Лютера еще и в помине не было. Людей тех звали гуситами[14]. Мне тогда годов пятнадцать было, не боле, объявился в наших местах, на Таубере, один проповедник, общинный пастух из Никласгаузена. Прозывался Гансом Дударем, потому как в престольные праздники на дуде играл. Кажись, совсем молодой был паренек, но истый златоуст. А народу что сходилось на его проповеди! Нужда и господский гнет камнем давили нам спины. Но, бывало, послушаешь его, и легче станет на душе. И мнится, будто есть бог на небесах не только для знатных и богатых, но и для нашего брата, бедняка. Как сейчас вижу его перед собой, нашего Ганса Бегейма: волосы льняные, стоит он на лугу, а вокруг народу видимо-невидимо…
Старик умолк, как бы погрузившись в дремоту. Сын окликнул его и просил продолжать, чтобы послушали другие: сам-то он уже слыхал это не раз. В долгие зимние вечера, усевшись на скамью у печи, старик любил под жужжанье веретена рассказывать про Ганса Бегейма.
— Так о чем бишь я? — забормотал старик, с трудом выпрямляя согбенную спину. — Да, в нашей деревне были такие, что каждое воскресенье ходили в Никласгаузен. Теперь уж и косточки их поистлели! И хоть лет мне тогда было немного, я от них не отставал. Однажды, дело было в воскресенье, за неделю до святой Маргариты, приказал нам Ганс Бегейм прийти в следующий раз с оружием, а женщин и детей оставить дома. Тогда он нам скажет, что делать, чтоб установить евангельскую свободу. И вот ночью снял я потихоньку отцовское копье со стены и ушел из дому. Копье было тяжелое, а путь немалый. Уж не помню, как дотащился. А когда поутру, в воскресенье святой Маргариты, привалили мы толпой в Никласгаузен, тут и узнали мы, что накануне в ночь рейтары епископа Вюрцбургского нагрянули к нашему апостолу в хижину на краю деревни и уволокли его в Мариенбергский замок. Потом они предали его лютой казни: сожгли живым на костре.
Вперив пытливый взгляд своих умных карих глаз в лицо второго старосты, Симон Нейфер спросил:
— Как полагаешь, Вендель, знал тот юный проповедник, чего стоят господа дворяне?
— А хоть и знал, что толку? Чем это ему помогло? — возразил тот, избегая Симонова взгляда. — Игра ведь нами проиграна, давно проиграна.
— Если ты это про наши старинные крестьянские вольности, то правда твоя, — отозвался старый Мартин.
— Ну уж нет, такая игра не в счет! — горячо вмешался вихрастый Икельзамер. — Играли-то они мечеными костями. Выходит, нечестная игра!
— И пожалуй, последний ход еще остается за нами. Что вы скажете, друзья? — спросил Симон, многозначительно обведя всех глазами. И когда вместо ответа Гайм, нахмурившись, в сердцах нахлобучил свою поярковую шляпчонку, Симон завершил: — Ну об этом мы еще потолкуем! А пока ступайте с миром, друзья! — и направился к себе домой.
12
Казимир Ансбах-Байрейтский (1481–1527) — представитель франконской ветви Гогенцоллернов, правившем в Бранденбурге (Пруссия); вместе со своим братом Георгом разделял власть над графствами Ансбахским и Байрейтским. В начале крестьянского восстания лавировал и, заигрывая с крестьянскими вождями, пытался использовать восстание в своих интересах. После поражения крестьян со зверской жестокостью обрушился на восставших, действуя, по словам Энгельса, «в чисто гогенцоллерновском стиле».
13
Намек на грозную эмблему крестьянского восстания. Впервые крестьянский башмак с перекрещивающимися ремнями появился в 1440 г. под призывами отказаться от уплаты феодальных поборов, а в 1493 г. был поднят на шест вместо знамени восставшими крестьянами в Эльзасе. В начале XVI в. стал наиболее широко распространенной эмблемой крестьянской революции в Юго-Западной Германии.