— Тьфу ты, пропасть! — фыркнул при виде последнего Большой Лингарт. — Как будто у нас в комитете своих попов мало!
Впрочем, и маленький черный доктор был не в большом восторге от этой военной прогулки. У него было на то веское основание.
Большой Лингарт тотчас приказал трубить выступление. В то время как пушечный кортеж спускался в Тауберскую долину, в Ротенбурге большой колокол созывал общину в собор св. Иакова. Оба совета и комитет заняли свои места на хорах, перекрывающих Оружейную улицу. К перилам подошел Флориан Гейер, и при виде его высокой фигуры, этих больших, горящих отвагой глаз, говор, кашель, шепот, шарканье ног — все сразу прекратилось и во всех трех нефах собора наступила тишина. Он говорил горожанам об условиях заключенного союза, и голос его гулко отдавался под высокими сводами церкви. Как и накануне, речь его отличалась простотой и глубоким сознанием важности этого союза. В заключение он сказал:
— Прежде всего помните, что только союз городов с крестьянством может обеспечить свободу горожанам и охранить их мирный труд от произвола светских и духовных владык, которые одинаково притесняют и крестьян и горожан и высасывают из них все соки.
Слова эти зажгли присутствующих и вызвали на всех скамьях, кроме патрицианских, возгласы одобрения. Когда снова водворилась тишина, священник Деннер прочитал статьи договора, после чего Георг Берметер предложил общине принести присягу на верность братскому союзу города и крестьянства.
— Но знайте, — прибавил Флориан Гейер, — что, если кто-нибудь надеется, что, не подняв руки и не произнеся клятвы, он сможет уклониться от обязанностей, налагаемых союзом, то он заблуждается. Присяга распространяется на всех членов общины.
Затем на кафедру главного придела взошел доктор Дейчлин, и оба совета, комитет и все члены общины, подняв кверху указательный палец и повторяя за ним слова присяги, поклялись всемогущим богом на святом евангелии в верности статьям договора. Однако Эразм фон Муслор, Конрад Эбергард и еще несколько человек из местной знати не подняли пальца и не произнесли присяги, что не ускользнуло от внимания Стефана фон Менцингена. Вслед за тем крестьянские послы подошли к перилам хоров и принесли присягу в нерушимой верности союзу от имени Франконского войска. «Аминь!» — произнес со своей кафедры доктор Дейчлин.
По окончании торжественного акта Флориан Гейер хотел немедля отправиться в Вюрцбург. Но, по обычаю того времени, для того, чтобы любой договор вошел в силу, нужно было его хорошенько вспрыснуть. По этому случаю бургомистр пригласил послов в городскую питейную, где их ждала закуска с обильными возлияниями.
Когда толпа выходила из собора, вдруг раздались крики: «Смотрите! Смотрите!» — и сотни рук потянулись вверх. Странная картина открылась взорам. На совершенно ясном небе стоявшее в зените солнце окружала яркая радуга. Над естественной причиной такого явления никто не задумался, но все, кто был в это время на церковном дворе, на площадях и на улицах, собирались кучами, смотрели, запрокинув головы, и переговаривались: «Что это означает?», «Что предвещает этот знак?», «К добру ли это или нет?»
— Я истолкую вам сие знамение! — провозгласил вышедший из дома Тевтонского ордена от командора Христиана слепой монах. — Внимайте, братья! — и он устремил невидящие глаза к солнцу. — Подобно тому, как после всемирного потопа господь, положив на небо радугу, возвестил миру о своем новом союзе с человеком, так и ныне радуга означает, что заключенный нами братский союз окружит солнце свободы семикратным несокрушимым валом. Бог поможет нам и поразит своей карающей десницей преступных князей.
И он зашагал к себе в монастырь, осторожно нащупывая посохом дорогу, а толпа поспешно расступалась перед ним. На площади он еще раз остановился и повторил толкование этого необычайного явления природы.
Глава четвертая
Поздно вечером, в день приезда послов в Ротенбург, под старой липой, перед гохбергским кабаком, любезничала молодая парочка. Он обнял свою красотку за талию, а она прижала его руку к пышным бедрам и крепко прильнула к его груди. Они встретились после долгой разлуки. Долговязый Вильм служил рейтаром на Мариенберге. Теперь, по поручению приора, он направлялся в Гейдельберг и воспользовался случаем, чтобы запастись на дорогу поцелуями своей милой. Он вез епископу письмо, скрытое в полой рукоятке копья, которое в данный момент было прислонено к старой липе. За ее широким стволом, в тени густой листвы, скрывалась женщина. Это была Черная Гофманша. Присев на корточки и опершись локтями на колени, она обхватила голову костлявыми руками. Весть о бегстве епископа с «Горы богоматери» ошеломила ее. Она не хотела верить, что тот, ненавистный, кого она мечтала возложить на алтарь своей мести, в последнюю минуту улизнул. Она рвала свои седые волосы, терзала ногтями грудь, кричала как безумная и с пеной у рта проклинала бога. Повинуясь порывам своей мятущейся души, она то бродила по окрестностям, то просиживала долгие часы, вся сжавшись в комок, как теперь, в глубоком раздумье и не двигаясь с места. Ее хорошо знали не только в отряде оденвальдцев и неккартальцев, но и во всех крестьянских отрядах. Слухи о ее сношениях с нечистой силой снискали ей всеобщее уважение, к которому примешивался страх. Всюду к ее услугам был походный котелок, когда она бывала голодна, а когда силы изменяли ей, она могла растянуться у любого костра, а не то — и на соломе в любой конюшне или хлеве. Для нее не существовало ни дня, ни ночи. Старая липа, под которой дочь кабатчика Розхен ворковала с долговязым Вильмом, была излюбленным убежищем старухи. Отсюда был виден как на ладони весь Мариенбергский замок.