— Вы запасливы, пан полковник, — сказал Сапега.
— Все военная добыча, пан гетман. За все литовские жиды чистыми червонцами заплатят…
На зов полковника явились проворные, нарядные слуги в красных с золотом жупанах. Они несли блюда, кубки и бокалы. Звон серебра, золота и хрусталя наполнил шатер; грохот пушек и перезвон монастырских колоколов доносились лишь как отдаленные раскаты грома. Перед гордыми, веселыми панами появились пироги с дичиною, жареное мясо, вареные овощи. Полные медом и вином фляги стояли целыми рядами.
— Настоящий пир, пан полковник! — воскликнул Сапега.
— Как же иначе? У меня пан гетман в гостях…
Но пирующие недолго обменивались любезностями — рты скоро были заняты приятной работой. Привыкшие к военной жизни паны угощались так же весело и беззаботно, как будто бы где-нибудь в замке, на родине.
— За нашу добычу и на погибель монахам! — провозгласил хозяин, поднимая кубок с венгерским.
— За добычу! — отвечали хором алчные наездники.
— А пленник, пан Лисовский? — спохватился через некоторое время Сапега.
— Пленник в хороших руках, Панове. Теперь уже он наверное заговорил, — полковник злобно усмехнулся.
Полы шатра слегка раздвинулись, показалось хитрое лицо пушкаря Мартьяша — рыжий литвин несмело вошел к пирующим; его маленькие глазки смущенно бегали по сторонам; он униженно и льстиво кланялся.
— Ну, что пленник? — крикнул ему Лисовский.
— Ясновельможный пан полковник, — запинаясь, хриплым голосом начал Мартьяш. — Я не виноват!
— Что случилось?
— Этот московит, пан полковник… Он был такой несговорчивый… Я его кольнул раза два кинжалом, а он…
Литвин перевел дух и опять начал кланяться…
— Говори! Говори! — наперебой закричали гости.
— А он, ясновельможные, упал… И гляжу — уж не дышит!.. Лицо полковника побагровело от гнева. Он вскочил с места и схватился за свою кривую саблю. Но Мартьяш рухнул к его ногам и завопил:
— Не гневайтесь, пан полковник! Этот москаль был простой жолнер… Он ничего не знал!. Я сам разузнаю все что нужно ясновельможным панам. Только повелите, пан полковник…
Лисовский так же скоро успокоился, как вспылил. Он выпил кубок меду и вопросительно взглянул на рыжего литвина. Мартьяш, почуяв, что опасность миновала, стоял уже на ногах.
— Ясновельможные, — заговорил он уже смелее, с хитрой улыбкой, — клясться я не буду, да моей клятве даже ни один ксендз не поверит… А скажу вам попросту: отсыпьте мне сотню червонцев, и я монастырь возьму. Пан полковник давно знает Мартьяша, частенько я ему пригоден был…
— Говори дальше! — сказал Лисовский, видя, что хитрый литвин ждет ответа. — Двести дукатов получишь.
— Верю слову пана полковника… Ясновельможные паны, может, не знают, что я служил в войске королевском, как король Баторий Псков брать хотел. Был я при немце, что королю окопы строил и под псковские стены да башни порох подкладывал. Научился я у немца, как подкопы вести, и готов вам, ясновельможные паны, той наукой услужить. Давно уж у меня эта дума была, с той поры как мы здесь станом стали… И место я уж высмотрел, ясновельможные: всего лучше под круглую угольную башню подкопаться; ветха башня, еле держится…
— Дело говоришь, — сказал весело Лисовский. — Вот тебе для начала! — и бросил литвину горсть дукатов.
— А если ясновельможные про силу монастырскую знать хотят, — продолжал Мартьяш, пряча дрожащими от алчности руками золото, — так и в этом я им служить готов. Речь московская мне знакома; прикинусь перебежчиком, все узнаю, все высмотрю… Ночью в монастырь наших жолнеров впущу… Эх, ясновельможные паны, и не такие дела на своем веку делывал рыжий Мартьяш! Только добычей не обидьте…
Жадно слушали пушкаря паны, и весельем горели их глаза, затуманенные медом да венгерским.
— Завтра же подкоп веди! — воскликнул Сапега и тоже Мартьяшу горсть дукатов отсыпал. — А потом и в монастырь тебя пошлем. Правда, пан полковник?
Лисовский, радостный и довольный, хохотал, взявшись за бока.
— Лихо! Лихо, пан гетман! Каков у меня Мартьяш?
И опять пошла панская попойка, песни зазвучали; начали паны лобызаться, друг друга со скорой победой и добычей поздравлять. Крик и шум стоял в шатре.
А с окопов все сыпались в стены и башни обители ядра, все ревели, как звери голодные, польские пушки со всех сторон. Обитель словно плавала в облаках дыма порохового, отстреливаясь от врагов; и непрерывно, стойко, громко и торжественно гудели с колоколен обительских большие и малые колокола…