Вскоре они сливаются с гребнями зыби в черноморских просторах, а я возвращаюсь на берег, в штабной домик, где Проценко и Конюшков еще раз корректируют политдонесение.
— Хотели словчить? — встречает меня вопросом комбриг.
Протестующе объясняю, что мне нужна была сцена отплытия со стороны и что я нашел ее с характерными деталями ухода в поиск.
— На подступах к основному, понимаете, Виктор Трофимович?
Проценко улыбается:
— Вроде понял. Как мы на подступах к Севастополю, так вы на подступах к теме?.. Ничего, наверстаете, полезно даже не все сразу. Дождемся, что наш Цезарь сообщит, тогда прояснится…
Ждем, пока не темнеет, но в общем недолго.
Ровно через час после ухода группы Местникова штабной радист вручает комбригу шифровку, вернее, открытый текст из трех условных слов: «Встретил, атаковал, утопил».
Прочитав ее вслух, Проценко накрывает широкой ладонью листок с шифровкой:
— Ясно! Теперь фашисты не улизнут.
Конюшков вдруг спрашивает:
— Помните, как пели рыбачки в Ак-Мечети, когда мы с вами выясняли у них о наших ребятах с Игошинского катера?
Командир бригады кивает, затем произносит с яростным спокойствием:
И с непередаваемым выражением торжества повторяет:
— Ясно!..
— Для вас — да, для других — еще не совсем, — намекаю ему и умоляюще гляжу на Конюшкова.
Оба смеются.
— Ладно, — разрешает Проценко. — Можете сходить в поиск. Не возражаю…
Словом, допишу в Евпатории.
Из записи за 27 апреля. — …Личные переживания — для рассказа в семейном кругу. А сейчас совмещу их ради единственной целесообразности с подробностями первого поиска в неурочное время, дополняющими события позавчерашнего дня.
Москва, «Красный Флот», корреспондентская. Передаю окончание очерка «Только одни сутки».
…Белая башенка Тарханкутского маяка долго виднеется позади катеров на фоне позолоченного заходящим солнцем моря. Она исчезает за горизонтом только в тот момент, когда катера находятся уже в районе Севастополя.
День еще не померк, но плоские берега, ведущие к Северной стороне, быстро сливаются с темнеющей морской далью. Море пустынно от края до края.
— Что касается нас, — бурчит Местников, — то главное — не только уметь выбрать время, но и набраться терпения…
Сопровождая эти слова жестом, предназначенным командиру головного катера и означающим — «стоп моторы», он приказывает, едва гул движения сменяется тишиной:
— Осмотреться!..
Теперь, когда моторы умолкли, вдалеке слышатся, будто модулирующее эхо грозы, тяжелые громовые раскаты бомбовых взрывов и орудийной канонады: это ни на минуту не затихает битва на подступах к Севастополю.
Катера плавно покачиваются на волнах. Миг равновесия между днем и ночью миновал. Сумерки начинают сгущаться. Длинные полосы вечерних теней дорожками расстилаются по морю. Ветер свежеет, крепчает, неся прохладу и брызги, от которых негде укрыться. Линия горизонта расплывается перед напряженным взглядом. Гребни зыби, ломающие ее, напоминают силуэты кораблей…
Местников трет глаза кулаком, опять всматривается и тут же слышит скороговорку боцмана:
— Гробы ползут, товарищ комдив! Две бэдэбэ на выходе из бухты по нашему курсу. Охранение справа. Два эска вижу ближе к нам, а может, есть и другие… Смотрите по моей руке…
Он ведет пальцем вдоль горизонта и несколько раз подчеркивает место, где обнаружил врага.
Зрение не обмануло боцмана. То, что командир дивизиона вначале принял за гребни, не исчезает, но перемещается по горизонтали. Среди гребней быстро ползут два силуэта, похожие на нижнюю половину гроба — отличительный признак БДБ. Они за пределами слышимости, ибо ничье ухо еще не способно уловить звук их моторов. Впрочем, теперь это не имеет значения.
— Понятно, командир? — спрашивает Местников. — Помнишь, о чем говорили? Сообразительность, расчет, внезапность — гарантия успеха атаки…
Перехватив напряженный взгляд Умникова, он показывает на вражеский караван:
— Действуй! В случае чего — поправлю. Курс на головную бэдэбэ. На подходе увидим и уточним.