Мартовским днем, в штормовое ненастье, когда торпедным катерам полагалось отстаиваться у причалов базы, командир бригады капитан 2 ранга Виктор Трофимович Проценко, разделив ее на два отряда, повел первый из них вокруг оккупированного фашистами Крыма.
Переход длился свыше суток. Все это время, и днем, и ночью, катерники бодрствовали, не сменяясь ни на минуту. Командиры не выпускали штурвалов из рук, радисты не снимали наушников, мотористы не отходили от рычагов управления механизмами, а боцманы коченели на ветру, в тумане, в дождевой слякоти возле пулеметных турелей. Многое было на пределе — работоспособность моторов, которые никогда до тех пор не испытывали такого напряжения, запасы горючего, принятого на борт сверх всяких норм и за неимением других мест размещенного в торпедных желобах. Да, катера шли без своего главного оружия: вместо длинных, серебристо-коричневых от смазки торпед в желобах находились куцые контейнеры с бензином.
Несчастье стряслось под вечер, когда кавказское побережье осталось далеко позади.
Катера мчались против зыби, как перемещавшийся наперерез волнам и ветру острый продолговатый плавник гигантской касатки, рассекавший море пунктирами бурунов. Серые корпуса были неразличимы в облаках брызг и пены, однако Проценко быстрее, чем кто-либо на флагманском катере, заметил неладное.
Эффектное зрелище согласованного движения многих кораблей мгновенно исчезло, едва из строя вырвался и вдруг завертелся бурун катера лейтенанта Гиршева.
Лицо Проценко вытянулось.
— Подвел-таки ветеран! Чинили, чинили, а все мало… Стоп моторы! — приказал он и крикнул, склонясь к распахнутой дверце радиорубки — Запросите Гиршева! Судя по его пируэтам, рули отказали!
Спустя минуту радист доложил ответ Гиршева. Лейтенант сообщил, что лопнул штуртрос.
С ожесточением и досадой Проценко разглядывал злополучный катер. Задержаться, пока на нем починят штуртрос, было нельзя: корабли уже миновали траверз Феодосии и вступили в пределы самой опасной зоны, которую надо было пройти за ночь. Отправить катер своим ходом обратно— все равно, что бросить его на произвол судьбы; не лучше, если оставить его на месте на время ремонта, а самим продолжать путь. Вдобавок, и то, и другое, и третье могло раскрыть врагу тайну перебазирования.
— Передайте Гиршеву: приготовиться к затоплению. Личному составу перейти на катера…
Проценко перечислил, на какие, и, выждав, когда радист нырнет в свою конуру, вздохнул. Жестокая целесообразность принуждала затопить катер, хотя он был дорог — и как боевая единица, и как память о людях, прославивших его еще в месяцы боев за керченский плацдарм. Это они, верные морской традиции — «Сам погибай, но товарища выручай», поспешили на помощь беззащитному сейнеру, перевозившему раненых, когда тот подвергся нападению двух фашистских истребителей-«мессершмиттов», и отвлекли их огонь на себя. Шесть заходов сделали гитлеровские пилоты, расстреливая торпедный катер. Его командир и радист были убиты, таранный отсек заполнился водой, носовая часть погрузилась в море. И все-таки бой, неравный бой, был выигран моряками. Выигран на глазах у всех, кто наблюдал его на обоих берегах Керченского пролива. Прошитый пулеметной очередью, выпущенной с катера боцманом Эстриным, один фашистский истребитель торчком вонзился в зыбь пролива и сгинул без следа в пучине, второй — поспешил скрыться в облаках… А катер постепенно терял плавучесть. Спасти его могло единственное: возвращение в базу на предельной скорости. База тогда находилась в Анапе. Вот почему боцман Михаил Эстрин, приняв на себя командование аварийным катером, прежде всего спустился в моторный отсек: все в судьбе корабля зависело от скорости хода… Навстречу боцману встал с палубы, туго сплетя пальцы на животе, словно изо всех сил сжимая живот, залитый кровью старшина мотористов Каверцев. Пыл боя еще владел Эстриным. Боцман в тот момент не обратил внимания на неестественную позу старшины. Он торопливо приказал ему не снижать обороты моторов до прибытия в базу и вернулся к штурвалу… Только ошвартовав катер к набережной Анапы, он увидел и понял, что значило для Каверцева исполнить приказ: у старшины был распорот живот, срезано ухо и оторваны три пальца на правой руке… Каверцева тут же отправили в госпиталь, убитых товарищей похоронили, пробоины в корпусе (их оказалось ровно триста двадцать шесть) залатали… Катер снова вступил в строй; однако последствия повреждений, полученных в том неравном бою, давали знать себя не раз и не два и вот теперь, в критические часы перехода, привели к аварии…