Молодой широколицый пилот, подходя к группе у палатки, задорно говорит:
— Лейтенант Иванов. Следуйте примеру лейтенанта Иванова!
В нем без труда можно узнать оригинал одной из фотографий с последнего плаката.
И поясняет:
— Пора обновлять. Сегодня, как и вчера, мои подшефные уже ползут на рандеву. Если за радиус не успеют уползти — накрою!
— Уверен, Петро? — подзуживают в группе.
— Кто ищет, тот всегда найдет, — нараспев произносит Иванов.
— А ищет-то Григоров, — уточняет один из пилотов. — Так что покурим, подождем данных.
Однако времени для курения уже нет.
Летчики разом встают с круглых ящиков бомбовой тары, едва из палатки командного пункта выходит, держа радиограмму, командир эскадрильи Тарарин.
— Ко мне! — громко подзывает он, перечисляя экипажи, назначенные в полет, и, когда те выстраиваются перед ним, объясняет обстановку и задачу — Григоров обнаружил два каравана. Первый направляется из Констанцы в Севастополь. Состав — два транспорта по три тысячи тонн, один в тысячу тонн. Охранение — тральщик и сторожевой катер. Второй караван — транспорт примерно в пять тысяч тонн и конвой. Следует из Севастополя к берегам Румынии. Ведущий — я. Заходим по одному. Наше охранение — шесть истребителей. Есть вопросы?
— Есть! — вскидывается Иванов. — Сначала заходим на тот, который везет гитлеровцев из Крыма, или на порожняк?
— На тот, — коротко отвечает Тарарин. — Заходишь последним, понятно?
— Вполне, — удовлетворенно откликается Иванов. — Накрою!
— Прилетим — увидим, — заключает командир эскадрильи тоном, каким обычно говорят «Не кажи гоп, покуда не перескочишь», и приказывает, не повышая голоса: — По местам. Запуск — зеленая ракета. Позывной ведущего — Севастополь…
Через несколько минут первая группа пикировщиков, возглавляемая Тарариным и замыкаемая Ивановым, поднимается вслед за истребителями сопровождения в безоблачное апрельское небо.
Нам остается — ждать.
Для меня ожидание заполнено расспросами экипажа самолета-разведчика (тот вернулся на аэродром, как только увидел, что Тарарин и его ведомые вышли к цели), для остальных — подготовкой к полету второй группы пикировщиков и радиосвязью.
Подытоживая разговор с Григоровым, командир дивизии завершает его неожиданными словами:
— Разумеется, наше дело— искать, находить и уничтожать фашистов, чем и занимаемся, но все-таки, почему они ускользают из Севастополя в море, вот вопрос? Ведь блокада, кажется, полная… Где-то нашли-таки лазейку между морскими дозорами… Где? Какую?.. Уходят ведь в ночные часы, а мы обнаруживаем далеко от берегов… Придется намекнуть… Пусть, кому положено, задумается… А пока — вот и наши…
Оставив свой вопрос без ответа, он, чуть пригнувшись у входа, выбирается из палатки.
Знойный воздух дрожащими потоками струится над степью, будто сотрясаемый нарастающим гулом.
Лихо снижаются и попарно бегут по дорожке в гнезда капониров истребители прикрытия. Следом за ними грузно заходят на посадку и заволакивают аэродром пылью пикировщики. Счет их не изменился. Улетели и возвратились пятеро, а это начало удачи.
Друг за другом пилоты спешат к палатке, у которой издалека видят знакомую всему флоту высокую фигуру командира дивизии — подполковника Ивана Егоровича Корзунова. Ослепительной солнечной точкой сверкает на его кителе золотая звездочка Героя Советского Союза. Они держат курс па нее.
Первым рапортует Тарарин:
— Товарищ командир дивизии, задание выполнено!
Караван противника обнаружен в указанном месте. Пикировали с недолетом и перелетом из-за интенсивного противодействия зениток, но бомба, сброшенная Ивановым, легла по борту в непосредственной близости к транспорту.
— Кто фотографировал? — интересуется Корзунов и, услышав, что съемка произведена всеми, кроме самого Иванова, приказывает немедленно проявить пленку и сделать отпечатки.
Подоспевшие вслед за Тарариным пилоты, соблюдая воинский этикет, поочередно просят у командира дивизии разрешения обратиться к командиру эскадрильи, после чего докладывают о своих действиях и наблюдениях.
Тарарин вопросительно смотрит на Корзунова.
Поджав и слегка выпятив губы, командир дивизии размышляет, сопоставляя и обобщая про себя рапорты летчиков, затем предлагает Тарарину:
— Воспроизведите.
Командир эскадрильи носком сапога вычерчивает на пыльной проплешине земли, вытоптанной у палатки, план расположения вражеского каравана и атаки пикировщиков. Пилоты дружно помогают командиру, выписывая ногами замысловатые вензеля. Со стороны похоже, что взрослые люди заняты мальчишеской игрой.
Корзунов прекращает их старания:
— Пока отдыхайте…
И обращается к начальнику штаба:
— Надо проверить, что с тем транспортом. Если еще на плаву — добить, если покончено— атаковать второй караван.
…Все, кто возвратился с Тарариным, рассаживаются в излюбленном месте — на бомбовой таре, наблюдают за вылетом второй группы пикировщиков, делятся впечатлениями, которые остались у каждого от момента атаки, но то и дело поглядывают в сторону далекого от палатки домика фотолаборатории, где проявляется пленка аэрофотосъемки. Особенно не терпится Иванову. Выдержка, впрочем, помогает ему справиться с волнением и даже, как ни в чем не бывало, отвечать на мои расспросы:
— Пишите. Иванов, Петр Федорович, тысячу девятьсот двадцать первого года рождения, лейтенант, командир звена. Был под Одессой, дважды дрался за Перекоп — в сорок первом и нынче. Защищал подступы к Севастополю в июне сорок второго, потом сражался на Тамани, у Феодосии, на черноморских коммуникациях, теперь топлю фашистов, удирающих из Крыма. Награды: два ордена Красного Знамени, медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя». Кажется, все… Заметно, что волнуюсь? — вдруг спрашивает он и тут же мрачнеет: —А как вы полагаете? Ведь это моя честь, мой- долг перед всем нашим народом! Я дал слово и хочу, чтобы каждый мой бомбовый удар был точным!.. Слышали, что было в Старом Крыму? Там гитлеровцы резали жителей, чтобы не привлечь внимание партизан выстрелами!.. Так вот, когда я вижу караваны, на которых фашистские паразиты мечтают ускользнуть от расплаты, каждый раз я вспоминаю о зарезанных ими детях и женщинах Старого Крыма… вспоминаю о Севастополе, где убиты все, кто имел татуировку, все раненые в госпиталях, весь медицинский персонал… Вот что я вспоминаю, когда просыпаюсь, и помню, когда засыпаю… Мне двадцать три года, а живу я сейчас одним: чтобы никакая гадина не уползла, не сумела больше жалить, никого, нигде! Когда мои бомбы; попадают в фашистский транспорт или разносят бэдэбэ, я говорю…
— Товарищ Иванов! — раздается за нами.
Лейтенант оборачивается, встает, видит командира дивизии, который веером держит фотографии — снимки бомбового удара. Три кадра в точности запечатлели результат пикирования Иванова: бомба легла у самого борта вражеского транспорта и, вне сомнения, серьезно повредила последний. Кормовая часть транспорта окутана густым дымом, пенистый след винтов сдался в сторону — это следствие взрыва, который отбросил транспорт от линии курса.
— Поздравляю…
Командир дивизии пожимает руку лейтенанту и говорит, что вряд ли транспорт продержался на плаву до подхода второй группы пикировщиков, что, скорее всего, они уже переключились на другой караван.
— Пять тысяч тонн, — подчеркивает начальник штаба цифру водоизмещения уничтоженного врага. — Хороший почин на сегодня. А вот и дальнейшее…
Со стороны моря доносится согласный гул моторов. Точки, возникшие в дрожащей синеве, быстро приобретают характерные очертания истребителей. В четком строю звено скоростных самолетов мчится к аэродрому. Дробно рассыпается над степью перестук пулеметных очередей — традиционное извещение, что в бою обиты вражеские самолеты.