— Загадали загадку, — сокрушенно тянет Проценко. — И ответ такой: отгадаешь — утопишь, ошибешься — улизнут.
— Прячутся где-нибудь впритирку под бережком, пока день, — предполагает Константинов. — Как только мы пройдем мимо, они — ход до отсечки и — в море.
— Негде им прятаться, да еще днем, — возражает Местников. — Шлюпку, и ту без труда разглядишь. Самые неподходящие места для отстоя. Другое думаю…
— Другое и я думаю, — иронизирует Проценко. — Ясно, что другое, а вот что?..
— А нет ли разрыва между корзуновцами и вами? — нерешительно вставляю я, помня, что последний самолет прошел над бухтой минут двадцать назад, а катера все еще находятся в базе.
Проценко пристально смотрит на меня, как бы не веря услышанному. Местников одобрительно хмыкает:
— Вот, вот, это и есть другое: не место, а время. За временем прячутся, за временем!
Теперь командир бригады переводит пристальный взгляд на комдива, но молчит, чтобы дать тому высказаться до конца.
Местников колеблется. Догадка о разрыве во времени, которую я как бы подсказал своим вопросом, грозит опрокинуть привычное. А комдиву явно не хочется расставаться с тем, что ему кажется неоспоримым: с уверенностью, что гитлеровцы окончательно устрашены ударами по их караванам с моря и не рискуют покидать Севастопольскую бухту.
— Две ночи подряд — вчера и позавчера — мы ждали у самого Севастополя, а фашисты так и не показались, — бормочет Местников.
— Так-то оно так, — соглашается Проценко, — но Корзунов сообщает, что только сегодня его орлы накрыли два каравана с конвоем. Откуда они взялись, эти караваны?
Тут Местников, к общему изумлению, взбирается на коня самокритики:
— Это верно, товарищ комбриг. Для воина, тем более для командира, первое правило— никогда не считать противника глупее, чем тот есть на самом деле, то есть всегда искать за его демонстративным поведением не только догму самоуверенности, но вдобавок коварство и хитрость….
— Так, так, Александр Александрович, — одобряет Проценко. — Значит…
— Значит, за временем прячутся, — уже категорически досказывает Местников. — Думаю, что действительно так: выбирают промежуток, когда наша авиация уже в пути на свои аэродромы, а корабли еще на подходе к району. Иного не вижу. Уметь выбрать время сейчас для противника — все!
— Для нас также, — многозначительно уточняет командир бригады, посмотрев на вечереющее небо.
Местников мгновенно выпрямляется:
— Прошу добро на выход. Времени в обрез, солнышко вот-вот закатится, надо подоспеть в тот район до темноты, чтобы разгадать загадку.
— Добро, — разрешает Проценко. — Выходите пока четверкой. И помните наказ адмирала.
— Виктор Трофимович… — просяще напоминаю я.
Он отмахивается:
— Сегодня нет. Сами слышали — поиск экспериментальный… В другой раз.
— Тогда разрешите проводить товарищей?
— Проводить? Пожалуйста. Только не вздумайте схитрить… Александр Александрович, спрошу с тебя. Сегодня — никого!
— Ясно, товарищ комбриг. — Местников сочувственно ухмыляется мне и ведет за собой, на ходу намечая план действий: — Сегодня пущу разрядиться Умникова. У него в графе «за Севастополь» еще прочерк…
Проценко провожает нас до тропинки, вьющейся по склону к мосткам рыбачьей пристани, где болтается на зыби шлюпка с гребцом-боцманом, и, козырнув, поворачивает обратно. Мы снова видим его, когда шлюпка выбирается из-под обрыва на рейд. Высокая фигура комбрига, неподвижная, как статуя, венчает вершину Тарханкутского мыса. За ней, сбоку штабного домика, чернеет остов здания школы, похожего на старинный замок. Гитлеровцы сожгли все, что было доступно пламени. Обугленные стены школы и каменных амбаров темнеют вперемежку с фашистскими блиндажами, траншеями, ходами сообщения, вырытыми на откосах крутого берега по обе стороны мыса.
Берег, окаймленный чертой прибоя, отступает назад с каждым нажимом весел; все ближе придвигается, нависая над шлюпкой, корпус плавучей базы.
Десятки голов в бескозырках и клеенчатых шлемах высовываются из всех люков, едва над плавбазой и катерами звучит сиплый голос Местникова:
— Подгребем к Умникову!
Быстрым взглядом комдив обводит катера, ошвартованные лагом один к другому, взбирается по мокрому от зыби, скользкому борту на узкую палубу и говорит доставившему меня из Скадовска низкорослому, широкоплечему, чуть постарше Хабарова, лейтенанту, встречающему нас:
— Умников! Кликните Латашинского и Гиршева. А где Головачев?
— Где мне еще быть, как не здесь, — отзывается, поднимаясь над люком рубки, пожилой моряк с добродушной улыбкой на морщинистом лице дядьки-пестуна — заместитель комдива по политчасти. — Вот толкую с ребятами… А что, уходим?
— Да, как только объясню задачу.
— С нами? — оживляется Головачев, завидев меня.
— С превеликой охотой, но…
Местников мотает головой:
— Нет! Комбриг запретил. Если бы не просились у него, взял бы на свой риск, а сейчас— полный запрет. Ничего, не расстраивайтесь — это не уйдет. Приезжайте завтра в Евпаторию, там я — кум королю. Оттуда и сходите в поиск. Договорились?
Соглашаюсь, делать нечего.
Подходят командиры катеров. Местников коротко передает им о разговоре с Проценко, радиограмме командующего флотом и своих выводах.
— Прошу запомнить места и обязанности в сегодняшнем походе, — раздельно, словно диктуя, говорит он. — Идем строем уступа. Головным — Умников. Пора ему внести свой вклад в общий счет и свой счет у Севастополя открыть. Я иду с Умниковым. Справа — Гиршев с обеспечивающим Хабаровым и моим заместителем. Слева— Константинов, за ним Латашинский. Первым атакует Умников, а Хабаров с Гиршевым прикрывают его и отвлекают на себя внимание противника. Так поступает и Константинов, когда пойдет в атаку Латашинский. Ясна задача?
Командиры подтверждают.
— Стало быть, не дожидаясь ночи, следуем на определенную цель? — еще не уяснив до конца, интересуется Головачев.
— Определенная цель у нас, Василий Михайлович, всегда та же самая — фашисты, — назидательно растолковывает Местников. — Они ловчат, а нам надо переловчить их. Для этого необходимо уметь выбрать время, вот ключ от их ловкости.
Он стучит пальцем по стеклу ручных часов:
— Если до сумерек успеем прийти в район поиска, в самый раз угадаем на рандеву. По местам! Заводитесь!
Мы прощаемся.
— До встречи в Евпатории завтра, — напоминает мне Местников.
Перехожу на палубу одного из остающихся катеров, оборачиваюсь. Комдив, уже в непромокаемом шлеме вместо фуражки, ныряет в люк боевой рубки и через несколько мгновений занимает место между Умниковым, стоящим у штурвала, и боцманом Самсоновым, который примостился за пушкой средней турели.
Дружно ревут моторы. Умников выжидающе смотрит на комдива. Тот согласно машет рукой.
Головной катер пятится в сторону от плавучей базы, круто разворачивается и, распустив усы бурунов, мчится к воротам бухты. За ним стремительно начинают разбег остальные катера. Четыре смерча из пены и брызг проносятся мимо обрыва, на краю которого все так же неподвижно высится командир бригады, похожий на памятник, и, восхищая красотой маневра «поворот все вдруг», огибают косу с маяком на ней.
Вскоре они сливаются с гребнями зыби в черноморских просторах, а я возвращаюсь на берег, в штабной домик, где Проценко и Конюшков еще раз корректируют политдонесение.