— В этом весь фокус, — уклонившись от объяснения, с досадой ответил он.
Прошел почти год. Июльским днем, на берегу Амурского залива, снова встретился я с Пикуновым. Это произошло во время краевых соревнований по стендовой стрельбе. В стороне от стрелковых площадок, по дорожке, ведущей к морю, уходил человек в темно-синем спортивном костюме. Фигура его показалась мне знакомой. Я направился туда, и Пикунов, скуластый и улыбающийся, предстал предо мной. Мы долго трясли друг другу руки, и, как обычно в таких случаях, разговор наш был сумбурным и непоследовательным,
— Как с заповедником? — спросил я его, когда мы уселись на скамейке у моря.
— Сейчас начнется финал, а я проигрываю Иванкину и Потанину три мишени, — сказал он. — Вот закончится эта петрушка, поедем ко мне, потолкуем, там все и узнаешь.
Это был запомнившийся поединок больших мастеров стрельбы. До последней сереи нельзя было сказать, кто станет чемпионом, и я от души поздравил Пикунова, поднявшегося на верхнюю ступеньку пьедестала победителей.
Через час я сидел в его комнате. Со стен на меня смотрели головы косули и рыси, на рогах изюбра висел карабин.
— Мы много думали и все же решили рекомендовать комиссии по охране природы создать заповедник на месте нынешнего заказника на Илистой. Ну, ты знаешь Ханку — не осталось на ней такого цельного и большого куска, как тот! Есть хорошие места, но они невелики и ничего не изменят в природном балансе озера. Так вот... — Пикунов подошел к столу и, выдвинув ящик, достал из него толстую желтую папку. — Вот здесь наш позор, стыд и боль Ханки! Когда-то ты интересовался, чем вызвана метаморфоза в названии заказника. Ларчик открывается просто. Для большинства — он заказник, для избранных — вотчина. По записочкам управления охотничьего хозяйства отправляется туда разный люд и под охраной егерей тешит свою душу. А чтобы эти души не терзались угрызениями совести, повесили виденную тобой вывеску.
Я слушал Пикунова и вспоминал лицо старшего егеря в заказнике.
— Откровенно говоря, только недавно я понял, каким был наивным человеком. Ведь, в сущности, мы представили проект, покушавшийся на чьи-то привилегии. По-моему, даже ты. в свое время, был не очень-то воодушевлен идеей создания заповедника, — рассмеялся он.
Мне пришлось согласиться.
— Ну и начали после этого мямлить: «Охранять, оно, конечно, того —надо... но нужно подумать... Уменьшим-ка лучше норму отстрела дичи...» Норма отстрела... Фиговый листок! Не пойму, до каких пор мы будем обманывать самих себя, — голос Пикунова стал злым, — всем известно, что никто никаких норм не соблюдает, что практически их невозможно контролировать. Не будешь же рыться во всех рюкзаках и багажниках?! Дадут по шее — и правы будут. И вот знаем, понимаем и все же бежим по той же дорожке: то сочиним нормы, то вообще запретим охоту, то еще что-нибудь выдумаем. В общем, все, кроме одного, — разумного природопользования. — Он в возбуждении заходил по комнате.
— Дальше, — попросил я.
— Дальше в лес — больше дров: пошли разговоры, что заказник — это не заповедник, конечно, но все же... кое-что! При этом многозначительно поднимали вверх большой палец. Я съездил туда весной, и нам удалось доказать, что стоит это «кое-что». Пятьдесят протоколов за три дня! Когда мы с Абрамовым принесли их в комиссию, то нашлись чистоплюи, не постеснявшиеся сказать, что мы занимаемся не своим делом: дескать, нам нужно работать над научными рекомендациями, а не ловить браконьеров. Что оставалось делать? Двинули мы в крайком партии, щелкнули каблуками, отрекомендовались, так, мол, и так: научные сотрудники лаборатории охраны природы Дальневосточного филиала Сибирского отделения Академии наук! Хоть и длинно, но зато звучит! Очень кстати подоспела тут и эта статья, — Пикунов порылся в папке и показал мне вырезку из центральной газеты. — Глянь, какие зубры биологической науки поддержали нас!
Он ждал, пока я закончу чтение.
— Казалось, наступили золотые времена, — снова заговорил он. — Мигом было все подготовлено, оставалось лишь утвердить проект сессией крайисполкома. И вот в самый последний момент кто-то вдруг вспомнил, что плавни устья Илистой принадлежат трем районам и все они — колхозная собственность! Запьешь тут горькую!
С одним районом договорились быстро и по-хорошему, с двумя другими — никак. Грабят, видишь ли, их! Забираете земли, говорят, уменьшайте план мясопоставок! Как будто они своих телят в камышах выгуливают! И такой это спевшийся дуэт —только диву даешься. Вот что теперь прикажешь делать?..
Долго мы сидели с Пикуновым тогда. И уже перед расставанием глядя в темный провал окна, он задумчиво произнес:
— Кто бы научил, как достучаться до сердца человека, чтобы он наконец сказал о природе: «Черт возьми! Ведь я же стану нищим, если разбазарю все это!»
Впервые за время знакомства я уловил в его голосе нотки растерянности.
Неслась из приемника бравурная музыка. За окном мчались по асфальту, поблескивая лаком, автомобили, сверкали неоновые рекламы, шли по тротуарам нарядные, улыбающиеся люди. А на столе перед нами, запечатленная бесстрастным фотообъективом, кружилась над горящими плавнями Ханки стая журавлей. Черный
Дым пожарища поднимался высоко в небо, и мне казалось, что я слышу и зловещий гул огня, пожирающий беззащитный тростник, и чувствую запах гари в воздухе.
Через два месяца, вернувшись из командировки, я застал дома записку: «Где тебя нелегкая носит? Снова в седле. Дмитрий!» Я поехал к нему, но дома Пикунова не оказалось. Где он был, я узнал много времени спустя.
Судьба свела Дмитрия Пикунова с директором биолого-почвенного института Петром Григорьевичем Ошмариным, человеком удивительной судьбы, потерявшим на войне ступни обеих ног, по не изменившим своей страсти путешественника и исследователя. Этот человек писал умную и добрую книгу о природе, об удивительном мире животных, так неразумно притесняемых человеком, и встреча его с Пикуновым оказалась встречей двух родственных душ. Книга была немыслима без фотографий, и кто, как не Пикунов, мог достать их, и куда, как не на Ханку, пригласил он Ошмарина. Три недели кормили они комаров в камышах, снимая на пленку жизнь обитателей плавней, потом перебрались в Сихотэ-Алинский заповедник, продолжая начатое уже в тайге.
И тут случай подарил Пикунову редкий кадр. Это случилось на восьмой день его одиночного путешествия вдоль берегов глухой таежной речки. В течение всего похода единственным оружием Дмитрия оставались рыболовные крючки и ставший уже привычным фотоаппарат Устроившись па подстилке из опавших листьев, Пикунов отдыхал, когда неподалеку раздался треск. Рука потянулась к камере да так и застыла в воздухе. В пятнадцати метрах от него из кустов вывалилось бурое страшилище. Не замечая человека, медведь совершенно спокойно прошел рядом и остановился, принюхиваясь. Унимая грохот сердца, Пикунов навел объектив. Чуткие уши зверя уловили щелчок затвора, и, круто развернувшись, он уставился на Пикунова.
Тот оторопел. Как быть? Сколько они с Ошмариным бились над тем, как установить контакт с хищниками в их естественной среде. Тогда они пришли к мысли — при помощи доброй интонации человеческого голоса. На свои деньги — ни один бухгалтер не утвердил бы подобных расходов! —они тогда купили две канистры свежего меда и вымазали им деревья в подходящем, по их мнению, медвежьем углу. Установили портативный магнитофон с записью своих голосов. По замыслу, магнитофон включался, как только медведь, увлекшись медом, задевал за одно из пусковых устройств.