Соль опыта состояла в том, что после того, как медведь привыкнет к их голосам, установить с ним личный контакт. И Пикунов, и Ошмарин верили: зверь способен понять добрые намерения человека.
«Надо заговорить с медведем. Проверить...» — вихрем мелькнула мысль.
Но что сказать? Ничего не приходило на ум.
— Здравствуй, Миша! Ну, как тебе нравится мед? — совершенно неожиданно для себя произнес Пикунов слова, когда-то записанные на магнитофон, и тут же подумал: «Господи, при чем здесь мед?»
От звука человеческого голоса медведь вздрогнул и переступил с лапы на лапу.
Пикунов не шевелился. Хребет зверя достал бы ему до подбородка.
— Дай лапу, дружище! Ведь мы с тобой дети одной земли, — снова с ужасом услышал он собственную речь.
Лохматый сын земли, что-то уркнув, сделал шаг вперед.
«Он что, в самом деле хочет обняться?» — лихорадочно пронеслось в мозгу Пикунова.
Голова начисто отказывалась что-нибудь соображать, но язык сам, без подсказки, молол черт знает что:
— Неплохо б дерябнуть по этому поводу, а?..
Глупые эти слова были тоже на магнитофонной ленте!
Медведь облизнулся.
«Ну, все! — подумал Пикунов. — Выпивки не будет, но закуска, кажется, состоится...»
К счастью, все обошлось благополучно. Овладев собой, Пикунов поднялся на ноги и, продолжая разговор, начал постепенно отступать. Когда дистанция оказалась достаточно приличной, медведь потерял интерес к беседе и удалился.
С полковником в отставке Степаном Петровичем Коротковым мы замыслили одну охоту давно. Долго готовились и наконец вылетели самолетом в обетованные
охотничьи места на северо-востоке края. Коротков много лет служил в пограничных войсках, везде у него были знакомые и друзья, и к нашему приезду на реку Самаргу нас ожидало уже приготовленное зимовье, приткнувшееся на самом берегу реки, километрах в шестидесяти от устья.
Я не был на зимней охоте много лет и потому, забравшись на сопку, с несказанным восторгом смотрел на взлет таежных хребтов и провалы долин, припорошенных серебристым убранством зимы.
Первым делом мы с Петровичем устроили охоту на кабанов и за три дня запаслись мясом на все время пребывания в тайге. Потом расставили капканы на колонков и наконец занялись промыслом белки. В тот год зима стояла мягкая и малоснежная, белка охотно выходила на жировку, и мы каждый день возвращались с добычей. Спутник мой оказался человеком покладистым, с чувством юмора, и долгими зимними вечерами, обрабатывая шкурки, я с огромным удовольствием слушал рассказы бывалого чекиста. Так прошло почти два месяца.
Наступило тридцатое декабря. Днем мы наловили в полынье на речке ленков, а вечером Петрович занялся заготовкой пельменей к новогоднему столу. Было часов девять, когда за степами зимовья раздался скрип полозьев и чей-то голос громко произнес: «Тпрр-у-у!» Закрывшись от света лампы, я прильнул к окошку и в темноте увидел нарты и человека, но не заметил лошади. Дверь в зимовье открылась, и вместе с клубами морозного пара в него шагнул человек, обнесенный куржаком инея на бровях, ресницах и короткой русой бороде, одетый в лосиные улы, шинельного сукна куртку и такие же брюки. Он снял с головы шапку и тряхнул ее об колено.
— Здорово, мужики! — сказал, жмурясь от света.
Еще не веря себе, я взял в руки лампу и подошел поближе. Ошибки быть не могло — передо мной стоял Пикунов. Я толкнул его кулаком в грудь, и он, с недоумением отступив на шаг и наконец узнав меня, не замедлил ответить тем же.
Через час мы съели все приготовленные к завтрашнему дню пельмени и, слушая Пикунова, Степан Петрович снова принялся за их изготовление. Отрываясь от стряпни, он посматривал на моего друга со смешанным чувством удивления и недоверия. И к тому были все основания. Уж очень просто и буднично прозвучал ответ Пикунова, когда мы спросили его, откуда он взялся.
— С верховьев, — небрежно сказал он, как будто это было совсем рядом. — Вертолетчики по пути подбросили, горельники нужно было посмотреть... — и тут же, воодушевляясь, сразу перешел на другое. — У вас лицензии на соболя есть? Соболей тьма...
— А как же вы сюда добрались? — перебивая его, спросил Коротков.
— Ну, как... Пешком... По льду, конечно.
Все было просто. Каких-то полторы сотни километров— стоило ли об этом спрашивать! Правда, пришлось идти в лямке от нарт, таскать эти нарты через заломы и торосы, по это уже неизбежные издержки, такие же, как и периодические купанья под проломившимся льдом.
— Ничего страшного, — говорил Пикунов, с удовольствием вытягивая ноги у раскаленной печки. — Не будь только дураком: не иди серединой реки. Ну, влетишь по колени, моментом переодевайся, костер — и все правильно... Да, мужики, места там богатые, но много кедрача сожрал пожар. Слыхать мы о нем слыхали, по толком никто ничего не знал. Вот и пришлось высаживать десант... А вообще ты попадаешься всегда кстати, — усмехаясь повернулся он ко мне. — Брошу я у вас часть своего барахла и побегу дальше налегке. В два дня запросто уложусь. За вами, наверно, с лошадью придут? — спросил он.
Я подтвердил, удивляясь, куда он торопится.
— На самолет. Он уходит отсюда второго числа, а пятого во Владивостоке сессия крайисполкома.
— Ну, а тебе-то что до этого?
— Как что? — поднялся он. — Там будет слушаться вопрос о заповеднике на Ханке. Вдруг придется с кем-нибудь бодаться!
— Так завтра же Новый год! Не думаешь ли ты его встречать в снегу под кедром?!
— Но не могу же я опоздать па самолет, — пожал он плечами.
— Новый год все же!
— В другой раз... Выпьешь за меня стопку...
На другой день уже с утра началась поземка. Струйки сухого снега змеились по реке и, взвиваясь в воздух, рассыпались мелкой колючей пылью.
Уложив в рюкзак фотоаппарат с отснятыми пленками, котелок и немного еды, Пикунов вскинул его па спину.
— Ну, держи! — сказал он, протягивая руку.
— Удачи тебе! — крикнул я вслед.
Он остановился, поправил на плече карабин и поднял над головой руку. Через минуту только оставленные нарты с палаткой и печкой напоминали о пребывании здесь этого человека.
К вечеру ветер прекратился, на землю и хвою деревьев ложился мягкий пушистый снег.
— Не успел твой дружок добраться до жилья, — сказал Петрович, накрывая праздничный стол. — Шестьдесят километров по такой погоде не пройдешь.
— А он и не рассчитывал, — ответил я.
— Смелый, видать, парень, — сказал он и, на мгновение задумавшись, вдруг спросил: Что там за канитель с заповедником? Я так и не понял.
Часы показывали половину двенадцатого, когда я кончил рассказывать. Тихо потрескивали в печке дрова. Повизгивала во сне наша собака Веста. Падали за окном зимовья снежинки, на землю пришла новогодняя ночь, и где-то в этой ночи огонь костра грел человека, спешащего на самолет. Коротков молчал, поглаживая седые волосы.
— Выпьем? — предложил я.
— За тех, кого греет костер! — сказал он, и мы сомкнули стаканы.