Мы в легионы боевыеСвязали ласточек – и вотНе видно солнца; вся стихияЩебечет, движется, живет;Сквозь сети – сумерки густые —Не видно солнца, и земля плывет.
Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,Скрипучий поворот руля.Земля плывет. Мужайтесь, мужи.Как плугом, океан деля,Мы будем помнить и в летейской стуже,Что десяти небес нам стоила земля.
Tristia
Я изучил науку расставаньяВ простоволосых жалобах ночных.Жуют волы, и длится ожиданье,Последний час вигилий городских,И чту обряд той петушиной ночи,Когда, подняв дорожной скорби груз,Глядели в даль заплаканные очи,И женский плач мешался с пеньем муз.
Кто может знать при слове – расставанье,Какая нам разлука предстоит,Что нам сулит петушье восклицанье,Когда огонь в Акрополе горит,И на заре какой-то новой жизни,Когда в сенях лениво вол жует,Зачем петух, глашатай новой жизни,На городской стене крылами бьет?
И я люблю обыкновенье пряжи:Снует челнок, веретено жужжит.Смотри: навстречу, словно пух лебяжий,Уже босая Делия летит.О, нашей жизни скудная основа,Куда как беден радости язык!Все было встарь, все повторится снова,И сладок нам лишь узнаванья миг.
Да будет так: прозрачная фигуркаНа чистом блюде глиняном лежит,Как беличья распластанная шкурка,Склонясь над воском, девушка глядит.Не нам гадать о греческом Эребе,Для женщин воск, что для мужчины медь.Нам только в битвах выпадает жребий,А им дано, гадая, умереть.
Черепаха
На каменных отрогах ПиэрииВодили музы первый хоровод,Чтобы, как пчелы, лирники слепыеНам подарили ионийский мед.И холодком повеяло высокимОт выпукло-девического лба,Чтобы раскрылись правнукам далекимАрхипелага нежные гроба.
Бежит весна топтать луга Эллады,Обула Сафо пестрый сапожок,И молоточками куют цикады,Как в песенке поется, перстенек.Высокий дом построил плотник дюжий,На свадьбу всех передушили кур,И растянул сапожник неуклюжийНа башмаки все пять воловьих шкур.
Нерасторопна черепаха-лира,Едва-едва беспалая ползет,Лежит себе на солнышке Эпира,Тихонько грея золотой живот.Ну, кто ее такую приласкает,Кто спящую ее перевернет?Она во сне Терпандра ожидает,Сухих перстов предчувствуя налет.
Поит дубы холодная криница,Простоволосая шумит трава,На радость осам пахнет медуница.О, где же вы, святые острова,Где не едят надломленного хлеба,Где только мед, вино и молоко,Скрипучий труд не омрачает небаИ колесо вращается легко.
«В хрустальном омуте какая крутизна…»
В хрустальном омуте какая крутизна!За нас сиенские предстательствуют горы,И сумасшедших скал колючие соборыПовисли в воздухе, где шерсть и тишина.
С висячей лестницы пророков и царейСпускается орган, Святого Духа крепость,Овчарок бодрый лай и добрая свирепость,Овчины пастухов и посохи судей.
Вот неподвижная земля, и вместе с нейЯ христианства пью холодный горный воздух,Крутое «Верую» и псалмопевца роздых,Ключи и рубища апостольских церквей.
Какая линия могла бы передатьХрусталь высоких нот в эфире укрепленном,И с христианских гор в пространстве изумленном,Как Палестрины песнь, нисходит благодать.
«Сестры тяжесть и нежность, – одинаковы ваши приметы…»
Сестры тяжесть и нежность, – одинаковы ваши приметы.Медуницы и осы тяжелую розу сосут,Человек умирает, песок остывает согретый,И вчерашнее солнце на черных носилках несут.
Ах, тяжелые соты и нежные сети!Легче камень поднять, чем имя твое повторить.У меня остается одна забота на свете:Золотая забота, как времени бремя избыть.
Словно темную воду, я пью помутившийся воздух.Время вспахано плугом, и роза землею была.В медленном водовороте тяжелые, нежные розы,Розы тяжесть и нежность в двойные венки заплела.
«Вернись в смесительное лоно…»
Вернись в смесительное лоно,Откуда, Лия, ты пришла,За то, что солнцу ИлионаТы желтый сумрак предпочла.