Иди, никто тебя не тронет,На грудь отца в глухую ночьПускай главу свою уронитКровосмесительница-дочь.
Но роковая переменаВ тебе исполниться должна:Ты будешь Лия – не Елена!Не потому наречена,
Что царской крови тяжелееСтруиться в жилах, чем другой, —Нет, ты полюбишь иудея,Исчезнешь в нем – и Бог с тобой.
«Веницейской жизни, мрачной и бесплодной…»
Веницейской жизни, мрачной и бесплодной,Для меня значение светло,Вот она глядит с улыбкою холоднойВ голубое дряхлое стекло.
Тонкий воздух кожи, синие прожилки,Белый снег, зеленая парча,Всех кладут на кипарисные носилки,Сонных, теплых вынимают из плаща.
И горят, горят в корзинах свечи,Словно голубь залетел в ковчег.На театре и на праздном вечеУмирает человек.
Ибо нет спасенья от любви и страха,Тяжелее платины Сатурново кольцо,Черным бархатом завешенная плахаИ прекрасное лицо.
Тяжелы твои, Венеция, уборы,В кипарисных рамах зеркала.Воздух твой граненый. В спальне тают горыГолубого дряхлого стекла.
Только в пальцах роза или склянка,Адриатика зеленая, прости!Что же ты молчишь, скажи, венецианка?Как от этой смерти праздничной уйти?
Черный Веспер в зеркале мерцает,Все проходит. Истина темна.Человек родится. Жемчуг умирает.И Сусанна старцев ждать должна.
Феодосия
Окружена высокими холмами,Овечьим стадом ты с горы сбегаешьИ розовыми, белыми камнямиВ сухом прозрачном воздухе сверкаешь.Качаются разбойничьи фелюги,Горят в порту турецких флагов маки,Тростинки мачт, хрусталь волны упругийИ на канатах лодочки-гамаки.
На все лады, оплаканное всеми,С утра до ночи «яблочко» поется.Уносит ветер золотое семя —Оно пропало, больше не вернется.А в переулочках, чуть свечерело,Пиликают, согнувшись, музыканты,По двое и по трое, неумело,Невероятные свои варьянты.
О, горбоносых странников фигурки!О, средиземный радостный зверинец!Расхаживают в полотенцах турки,Как петухи, у маленьких гостиниц.Везут собак в тюрьмоподобной фуре,Сухая пыль по улицам несется,И хладнокровен средь базарных фурийМонументальный повар с броненосца.
Идем туда, где разные наукиИ ремесло – шашлык и чебуреки,Где вывеска, изображая брюки,Дает понятье нам о человеке.Мужской сюртук – без головы стремленье,Цирюльника летающая скрипкаИ месмерический утюг – явленьеНебесных прачек – тяжести улыбка.
Здесь девушки стареющие в челкахОбдумывают странные наряды,И адмиралы в твердых треуголкахПрипоминают сон Шехерезады.Прозрачна даль. Немного винограда.И неизменно дует ветер свежий.Недалеко до Смирны и Багдада,Но трудно плыть, а звезды всюду те же.
«Когда Психея-жизнь спускается к теням…»
Когда Психея-жизнь спускается к тенямВ полупрозрачный лес вослед за Персефоной,Слепая ласточка бросается к ногамС стигийской нежностью и веткою зеленой.
Настречу беженке спешит толпа теней,Товарку новую встречая причитаньем,И руки слабые ломают перед нейС недоумением и робким упованьем.
Кто держит зеркальце, кто баночку духов,Душа ведь женщина, ей нравятся безделки!И лес безлиственный прозрачных голосовСухие жалобы кропят, как дождик мелкий.
И в нежной сутолке не зная, что начать,Душа не узнает прозрачные дубравы,Дохнет на зеркало и медлит передатьЛепешку медную с туманной переправы.
Ласточка
Я слово позабыл, что я хотел сказать.Слепая ласточка в чертог теней вернетсяНа крыльях срезанных, с прозрачными играть.В беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет,Прозрачны гривы табуна ночного.В сухой реке пустой челнок плывет.Среди кузнечиков беспамятствует слово.
И медленно растет как бы шатер иль храм,То вдруг прокинется безумной Антигоной,То мертвой ласточкой бросается к ногам,С стигийской нежностью и веткою зеленой.
О, если бы вернуть и зрячих пальцев стыд,И выпуклую радость узнаванья.Я так боюсь рыданья Аонид,Тумана, звона и зиянья.