И твердые ласточки круглых бровейИз гроба ко мне прилетелиСказать, что они отлежались в своейХолодной стокгольмской постели.
И прадеда скрипкой гордился твой род,От шейки ее хорошея,И ты раскрывала свой аленький рот,Смеясь, итальянясь, русея…
Я тяжкую память твою берегу,Дичок, медвежонок, Миньона,Но мельниц колеса зимуют в снегу,И стынет рожок почтальона.
«На мертвых ресницах Исаакий замерз…»
На мертвых ресницах Исаакий замерз,И барские улицы сини —Шарманщика смерть, и медведицы ворс,И чужие поленья в камине…
Уже выгоняет выжлятник пожар —Линеек раскидистых стайку,Несется земля – меблированный шар,И зеркало корчит всезнайку.
Площадками лестниц – разлад и туман,Дыханье, дыханье и пенье,И Шуберта в шубе замерз талисман —Движенье, движенье, движенье…
«За Паганини длиннопалым…»
За Паганини длиннопалымБегут цыганскою гурьбой —Кто с чохом – чех, кто с польским балом,А кто с венгерской чемчурой.
Девчонка, выскочка, гордячка,Чей звук широк, как Енисей,Утешь меня игрой своей —На голове твоей, полячка,Марины Мнишек холм кудрей,Смычок твой мнителен, скрипачка.
Утешь меня Шопеном чалым,Серьезным Брамсом, нет, постой —Парижем мощно-одичалым,Мучным и потным карнаваломИль брагой Вены молодой —
Вертлявой, в дирижерских фрачках,В дунайских фейерверках, скачках,И вальс из гроба в колыбельПереливающей, как хмель.
Играй же на разрыв аорты,С кошачьей головой во рту!Три черта было, ты – четвертый,Последний, чудный черт в цвету!
«Бежит волна – волной волне хребет ломая…»
Бежит волна – волной волне хребет ломая,Кидаясь на луну в невольничьей тоске,И янычарская пучина молодая,Неусыпленная столица волновая,Кривеет, мечется и роет ров в песке.
А через воздух сумрачно-хлопчатыйНеначатой стены мерещатся зубцы,А с пенных лестниц падают солдатыСултанов мнительных – разбрызганы, разъяты,И яд разносят хладные скопцы.
«Исполню дымчатый обряд…»
Исполню дымчатый обряд:В опале предо мной лежатМорского лета земляники —Двуискренние сердоликиИ муравьиный брат – агат,
Но мне милей простой солдатМорской пучины – серый, дикий,Которому никто не рад.
«Не мучнистой бабочкою белой…»
Не мучнистой бабочкою белойВ землю я заемный прах верну —Я хочу, чтоб мыслящее телоПревратилось в улицу, в страну:
Позвоночное, обугленное тело,Сознающее свою длину.Возгласы темно-зеленой хвои,С глубиной колодезной венки
Тянут жизнь и время дорогое,Опершись на смертные станки, —Обручи краснознаменной хвои,Азбучные, крупные венки!
Шли товарищи последнего призываПо работе в жестких небесах,Пронесла пехота молчаливоВосклицанья ружей на плечах.
И зенитных тысячи орудий —Карих то зрачков иль голубых —Шли нестройно – люди, люди, люди, —Кто же будет продолжать за них?
Вторая тетрадь
«Из-за домов, из-за лесов…»
Из-за домов, из-за лесов,Длинней товарных поездов —Гуди за власть ночных трудов,Садко заводов и садов.
Гуди, старик, дыши сладко,Как новгородский гость СадкоПод синим морем глубоко, —Гуди протяжно в глубь веков,Гудок советских городов.
Рождение улыбки
Когда заулыбается дитяС развилинкой и горечи, и сласти,Концы его улыбки не шутяУходят в океанское безвластье.
Ему непобедимо хорошо:Углами губ оно играет в славе —И радужный уже строчится шовДля бесконечного познанья яви.
На лапы из воды поднялся материк —Улитки рта наплыв и приближенье —И бьет в глаза один атлантов мигПод легкий наигрыш хвалы и удивленья.
«Подивлюсь на свет еще немного…»
Подивлюсь на свет еще немного,На детей и на снега,Но улыбка неподдельна, как дорога,Непослушна, не слуга.