«Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи…»
Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи —И среди бела дня останусь я в ночи;И, зернами дыша рассыпанного мака,На голову мою надену митру мрака,
Как поздний патриарх в разрушенной Москве,Неосвященный мир неся на голове —Чреватый слепотой и муками раздора, —Как Тихон – ставленник последнего собора!
На этом диком страшном светеТы, друг полночных похорон,В высоком строгом кабинетеСамоубийцы – телефон!
Асфальта черные озераИзрыты яростью копыт,И скоро будет солнце: скороБезумный петел прокричит.
А там дубовая ВалгаллаИ старый пиршественный сон;Судьба велела, ночь решала,Когда проснулся телефон.
Весь воздух выпили тяжелые портьеры,На Театральной площади темно.Звонок – и закружились сферы:Самоубийство решено.
Куда бежать от жизни гулкой,От этой каменной уйти?Молчи, проклятая шкатулка!На дне морском цветет: прости!
И только голос, голос-птицаЛетит на пиршественный сон.Ты – избавленье и зарницаСамоубийства, телефон!
«Всё чуждо нам в столице непотребной…»
Всё чуждо нам в столице непотребной:Ее сухая черствая земля,И буйный торг на Сухаревке хлебной,И страшный вид разбойного Кремля.
Она, дремучая, всем миром правит,Мильонами скрипучих арб онаКачнулась в путь – и полвселенной давитЕе базаров бабья ширина.
Ее церквей благоуханных соты —Как дикий мед, заброшенный в леса,И птичьих стай густые перелетыУгрюмые волнуют небеса.
Она в торговле хитрая лисица,А перед князем – жалкая раба.Удельной речки мутная водицаТечет, как встарь, в сухие желоба.
«Где ночь бросает якоря…»
Где ночь бросает якоряВ глухих созвездьях Зодиака,Сухие листья октября,Глухие вскормленники мрака,
Куда летите вы? ЗачемОт древа жизни вы отпали?Вам чужд и странен Вифлеем,И яслей вы не увидали.
Для вас потомства нет – увы,Бесполая владеет вами злоба,Бездетными сойдете выВ свои повапленные гробы.
И на пороге тишиныСреди беспамятства природыНе вам, не вам обручены,А звездам вечные народы.
Д
Здесь, на твердой площадке яхт-клуба,Где высокая мачта и спасательный круг,У южного моря, под небом Юга,Деревянный, пахучий строится сруб.
Это игра воздвигла стены.Разве работать – не значит играть?По свежим доскам широкой сценыКакая радость впервые ступать!
Актер – корабельщик на палубе мира, —И Дом актера – на волнах…Никогда, никогда не боялась лираТяжелого молота в братских руках.
Кто сказал: художник – сказал: работник,Воистину, правда у нас одна!Единым духом жив и плотник,И поэт, вкусивший святого вина.
А вам спасибо! И дни и ночиМы строили вместе, наш дом готов.Под маской суровости скрывает рабочийВысокую нежность грядущих веков.
Веселые стружки пахнут морем,Корабль оснащен – в добрый путь!Плывите же вместе к грядущим зорям,Актер и рабочий, вам нельзя отдохнуть.
СА
Пришли четыре брата, несхожие лицом,В большой дворец-скворешник с высоким потолком.Так сухи и поджары, что ворон им каркнет: брысь.От удивленья брови у дамы поднялись:«Вы, господа бароны, рыцари-друзья,Из кающейся братьи, предполагаю я.Возьмите что хотите из наших кладовых —Из мяса или рыбы иль платьев шерстяных.На радостях устрою для вас большой прием:Мы милостыню Богу, не людям подаем.Да хранит Он детей моих от капканов и ям,В феврале будет десять лет, как я томлюсь по сыновьям». —«Как это могло случиться?» – сказал Ричард с крутым лбом. —«Я сама не знаю, сударь, как я затмилась умом.Я отправила их в Париж, где льется вежливая молвь,Им обрадовался Карл, почуяв рыцарскую кровь.Королевский племянник сам по себе хорош,Но бледнеет от злости, когда хвалят молодежь.Должно быть, просто зависть к нему закралась в грудь,Затеял с ними в шахматы нечистую игру.Они погорячились, и беда стряслась —Учили его, учили, пока не умер князь.Потом коней пришпорили и скрылись в зеленях,И с ними семьсот рыцарей, что толпились в сенях.Спаслись через Меузу в Арденнской земле,Выстроили замок, укрепленный на скале.На все четыре стороны их выгнал из Франции Карл,Аймон от них отрекся, сам себя обкорнал.Он присягнул так твердо, как алмаз режет стекло,Что у него останется одно ремесло —Пока дням его жизни Господь позволит течь,Четырем негодяям головы отсечь».Когда Рено услышал, он вздрогнул и поник,Княгиня прикусила свой розовый язык,И вся в лицо ей бросилась, как муравейник, кровь.Княгиня слышит крови старинный переплеск —Лицо Рено меняется, как растопленный воск.Тавро, что им получено в потешный турнир,Ребяческая метка от молодых рапир.У матери от радости в боку колотье:«Ты – Рено, если не обманывает меня чутье.Заклинаю тебя Искупителем по числу гвоздильных ран,Если ты – Рено, не скрывай от меня иль продлить дай обман».Когда Рено услышал, он стал совсем горбат,Княгиня его узнала от головы до пят,Узнала его голос, как пенье соловья, —И остальные трое с ним тоже сыновья,Ждут – словно три березки, чтоб ветер поднялся.Она заговорила, забормотала вся:«Дети, вы обнищали, до рубища дошли,Вряд ли есть у вас слуги, чтоб вам помогли». —«У нас четыре друга, горячие в делах, —Все в яблоках железных, на четырех ногах».Княгиня понимает по своему чутьюИ зовет к себе конюха, мальчика Илью:«Там стреножена лошадь Рено и три других,Поставьте их в конюшнях светлых и большихИ дайте им отборных овсов золотых».Илья почуял лошадь, кубарем летит,Мигом срезал лестницы зеленый малахит.Не жалеет горла, как в трубле Роланд,И кричит баронам маленький горлан:«Делать вам тут нечего, бароны, вчетвером,Для ваших лошадей у нас найдется корм».Как ласковая лайка на слепых щенят,Глядит княгиня Айя на четырех княжат.Хрустит душистый рябчик и голубиный хрящ —Рвут крылышки на части так, что трещит в ушах;Пьют мед душистых пасек и яблочный кларетИ темное густое вино – ублюдок старых лет.Тем временем Аймона надвинулась грозаИ связанных ремнями борзых ведут назад,Прокушенных оленей на кухню понеслиИ слезящихся лосей в крови и пыли.Гремя дубовой палкой, Аймон вернулся в домИ видит у себя своих детей за столом.Плоть нищих золотится, как золото святых,Бог выдубил их кожу и в мир пустил нагих.Каленые орехи не так смуглы на вид,Сукно, как паутина, на плечах у них висит,Где пятнышко, где родинка мережит и сквозит.