На круговом, на грозном судьбищеЗарею кровь оледенится,В беременном глубоком будущемЖужжит большая медуница.А вам, в безвременьи летающимПод хлыст войны за власть немногих —Хотя бы честь млекопитающих,Хотя бы совесть – ластоногих!И тем печальнее, тем горше нам,Что люди-птицы – хуже зверяИ что стервятникам и коршунамМы поневоле больше верим.
Как шапка холода альпийского,Из года в год, в жару и в лето,На лбу высоком человечестваВойны холодные ладони.А ты, глубокое и сытое,Забременевшее лазурью,Как чешуя, многоочитое,И альфа и омега бури, —Тебе, чужое и безбровое,Из поколенья в поколеньеВсегда высокое и новоеПередается удивленье.
«Жизнь упала, как зарница…»
Жизнь упала, как зарница,Как в стакан воды ресница,Изолгавшись на корню,Никого я не виню…
Хочешь яблока ночного,Сбитню свежего, крутого,Хочешь, валенки сниму,Как пушинку, подниму.
Ангел в светлой паутинеВ золотой стоит овчине,Свет фонарного лучаДо высокого плеча.
Разве кошка, встрепенувшись,Черным зайцем обернувшись,Вдруг простегивает путь,Исчезая где-нибудь…
Как дрожала губ малина,Как поила чаем сына,Говорила наугад,Ни к чему и невпопад.
Как нечаянно запнулась,Изолгалась, улыбнуласьТак, что вспыхнули чертыНеуклюжей красоты.
Есть за куколем дворцовымИ за кипенем садовымЗаресничная страна:Там ты будешь мне жена.
Выбрав валенки сухиеИ тулупы золотые,Взявшись за руки, вдвоемТой же улицей пойдем
Без оглядки, без помехиНа сияющие вехи —От зари и до зариНалитые фонари.
«Мне кажется, мы говорить должны…»
Мне кажется, мы говорить должныО будущем советской старины,
Что ленинское-сталинское слово —Воздушно-океанская подкова,
И лучше бросить тысячу поэзий,Чем захлебнуться в родовом железе,
И пращуры нам больше не страшны:Они у нас в крови растворены.
«Мир начинался страшен и велик…»
Мир начинался страшен и велик:Зеленой ночью папоротник черный —Пластами боли поднят большевик —Единый, продолжающий, бесспорный,Упорствующий, дышащий в стене:Привет тебе, скрепитель дальнозоркийТрудящихся! Твой угольный, твой горький,Могучий мозг – гори, гори стране!
«Ты должен мной повелевать…»
Ты должен мной повелевать,А я обязан быть послушным.На честь, на имя наплевать,Я рос больным и стал тщедушным.
Так пробуй выдуманный методНапропалую, напрямик:Я – беспартийный большевик,Как все друзья, как недруг этот!
Ж
Идут года железными полками,И воздух полн железными шарами.
Оно бесцветное – в воде железясь,И розовое, на подушке грезясь.
Железная правда – живой на зависть,Железен пестик и железна завязь.
И железой поэзия в железе,Слезящаяся в родовом разрезе.
«Мир должно в черном теле брать…»
Мир должно в черном теле брать:Ему жестокий нужен брат.От семиюродных уродовОн не получит ясных всходов.
«Тянули жилы, жили-были…»
Тянули жилы, жили-были,Не жили, не были нигде,Бетховен и Воронеж – илиОдин или другой – злодей.
На базе мелких отношенийПроизводили глухотуСемидесяти стульев тениНа первомайском холоду.
В театре публики лежалоНе больше трех карандашей,И дирижер, стараясь мало,Казался чертом средь людей.
«Когда б я уголь взял для высшей похвалы…»
Когда б я уголь взял для высшей похвалы —Для радости рисунка непреложной, —Я б воздух расчертил на хитрые углыИ осторожно и тревожно.Чтоб настоящее в чертах отозвалось,В искусстве с дерзостью гранича,Я б рассказал о том, кто сдвинул мира ось,Ста сорока народов чтя обычай.Я б поднял брови малый уголок,И поднял вновь, и разрешил иначе:Знать, Прометей разжег мой уголек, —Гляди, Эсхил, как я рисуя плачу!