– О, Эрвин… – вздохнула я, – только не постройте нам вместо прежней колониальной системы еще одну копию Третьего Рейха. Этого нам, немцам, тоже не простят.
– Не беспокойтесь, фрау Меркель, – хмыкнул мой собеседник, – ничего подобного не будет, в первую очередь потому, что я не одержим ненавистью ко всему человечеству, как покойный ефрейтор. Германии не повредит немного активной политики в своих национальных интересах, а немцам и разным пришлым дикарям стоит вспомнить, что такое дисциплина и порядок, но и только. Я не собираюсь вести немецкую армию в завоевательные походы, оспаривая утраты былых времен, а всего лишь хочу, чтобы плутократы-янки оставили нас в покое у нас же дома, не лезли в наши внутренние дела и не ломали деловые связи нашим промышленникам. Германия – это промышленность, а промышленность – это Германия. Только так, фрау экс-рейхсканцелерин, и никак иначе.
– Но, Эрвин, а как же экология? – воскликнула я, всплеснув руками.
Фельдмаршал Роммель задрал указательный палец вверх и изрек:
– Экология, в смысле уменьшения токсических выбросов от промышленности или при ликвидации бытовых отходов – это хорошо и правильно, а экология как инструмент конкурентной борьбы заокеанских монополий против германского промышленного потенциала – это настолько плохо, что этим должны заниматься органы правопорядка и судебная система. Любой другой путь ведет нас в пещеры. Кстати, не торопитесь отправляться на покой. С сегодняшнего дня и до особого распоряжения вы мой политический советник. Не обещаю, что выполню любой ваш совет, но могу гарантировать, что выслушаю вас всегда. А сейчас позвольте вас оставить – дела.
Он ушел, а я осталась наедине со своими размышлениями.
Странные чувства обуревали меня. С одной стороны, это было облегчение, что мне не придется больше напрягать все свои силы, чтобы сделать нашу Германию величайшим государством в Европе. Я и вправду была «мамочкой» для своей страны, воспринимая ее как любимого и единственного ребенка, стараясь, чтобы он был упитанным и всегда довольным. Потому что он – лучший по сравнению с остальными.
И у меня все получалось. При этом меня крайне редко посещали сомнения в правильности выбранной стратегии, ведь она наилучшим образом подходила для условий жизни в мирной и спокойной Европе. И даже когда небо на восточной части горизонта стало хмуриться, предвещая приближение грозы, я все равно продолжала действовать по прежнему плану. Вот победим Россию, разделим ее богатства – и заживем на широкую ногу, как никогда еще не жила германская нация, самой судьбой зажатая в центре Европы.
Но Россия побеждаться не пожелала. Сначала она уперлась, поднатужилась, а потом так споро принялась махать кулаками, что все увидели, как с путинского государства буквально на глазах облезает либеральная шелуха, открывая прежнюю, сильную, воинственную и очень злую Империю – ту самую, которая Третий Рим. Когда санитарный кордон, выстроенный американцами из восточноевропейских стран, сгорел как пук сухой соломы на ветру, мне стало по-настоящему страшно. Следующей в Вашингтоне намеревались бросить в огонь именно Германию. Но тут Вольдемар, который тоже по-своему любит нашу страну, нашел из этой ситуации нестандартный выход и задал мне свой любимый вопрос: «По-хорошему или по-плохому?». Я согласилась «по-хорошему»…
Теперь все выглядело так, словно пришли из опеки и решили, что я неправильно воспитываю своего ребенка: что он слишком избалован и слишком перекормлен. И его у меня забрали… Не придется мне больше ублажать его и нянчить, что отнимало довольно много сил. Синдром «мамочки» еще не отпустил меня, а потому я все равно беспокоюсь о Германии и немцах, несмотря на то, что с сегодняшнего дня о них заботятся совсем другие люди.
Но, с другой, стороны, мое дитя попало совсем не в чужие руки… Его новые опекуны – наши близкие родственники, считающие, что имеют полное право прививать моему детищу собственные ценности. Они суровые люди, и намерены дать моему ребенку соответствующее воспитание, необходимое для жизни в таком же суровом мире. И хоть я совершенно не представляю, как им удастся все это осуществить, не сомневаюсь, что в конечном итоге все у них получится. Конечно, поначалу мое пухлое дитя будет страдать… Но оно быстро адаптируется. И даже, возможно, перемены ему понравятся. Ведь его воспитателем будет не какой-нибудь либеральный профессор музыки, а сам фельдмаршал Эрвин Роммель! Уж этот человек быстро добьется того, что все достигнутое нами в плане демократии, зеленой энергетики, толерантности и прав различных меньшинств пойдет прахом.