К. И. Кунин. За три моря
Путешествие тверского купца Афанасия Никитина
I. К Каспийскому морю
Вниз по Волге
Разукрашенный коврами корабль плыл вниз по Волге. Шемаханский посол Асан-бек, ездивший в Москву к великому князю Ивану Васильевичу, возвращался на родину.
За кораблём на двух ладьях плыли русские и бухарские купцы.
Стояла осень 1466 года.
В то время Волга принадлежала русским только в её верхнем течении. За Нижним Новгородом, от реки Ветлуги, начинались татарские земли, которыми владел казанский хан. Недалеко от устья Волги находилось другое большое татарское ханство — Астраханское. Между границами Казанского и Астраханского ханств, на левом берегу Волги, кочевала сильная Ногайская орда.
Татары время от времени делали набеги на русские земли. Когда военных действий не было, татарские купцы ездили на Русь, а русские — в Казань и Астрахань.
Эти путешествия русских купцов были очень опасны. Татары за право торговли брали с них большую пошлину и подарки. Страшны были и разбойничьи шайки. Поэтому купцы и другие путники старались примкнуть к какому-нибудь каравану, лучше всего к посольскому: с послом странствовать и безопаснее и выгоднее.
Но лишь самые храбрые и бывалые купцы отважились плыть с шемаханским послом вниз по Волге и по Каспийскому морю, мимо татарских земель, в далёкие южные страны. В этот раз в караване были и москвичи, и нижегородцы, и тверичи.
Предводителем, главой каравана они выбрали тверского купца Афанасия Никитина. Правда, Афанасий в Шемаху не плавал по Каспийскому морю, но и другие купцы не могли этим похвастаться. Зато он знал грамоту и говорил по-татарски.
Караван подходил к Астрахани.
Справа и слева тянулись низкие берега, поросшие тальником, над которым там и здесь возвышались чёрные стволы осокорей. Волга, приближаясь к морю, разбегалась на множество рукавов — éриков, во всех направлениях пронизывавших зáймище — низменную, болотистую пойму, в половодье превращавшуюся в сплошную «Океан-Волгу», а к осени покрывавшуюся сочными лугами. В камышовых зарослях дельты кишмя-кишела всякая водяная птица, и нетрудно было добыть дичины на ужин. Но в тех же камышах удобно было скрываться и лихим людям, подстерегавшим купеческие караваны. Опасность таилась за каждым поворотом русла.
Жара спала, от реки потянуло прохладой. Корабль шемаханского посла бросил якорь. Тогда и русские подвели свои ладьи к берегу, вытащили их на сырой песок и привязали канатами к прибрежным осокорям.
Солнце закатилось. На шемаханском корабле раздался протяжный и заунывный клич. Он призывал правоверных на молитву.
Посол, тучный и рослый старик, писцы, телохранители и слуги его совершили омовение, опустились на маленькие молитвенные коврики и стали класть поклоны в ту сторону, где лежал священный город мусульман — Мекка.
Потом повар выволок наверх котлы с горячим пловом.
В это время русские уже успели собрать хворост и развести костры. Пока варилась уха и пеклись в золе дикие утки, путники готовились к ночлегу.
Они разостлали овчины и кошмы возле костра, проверили, хорошо ли увязаны короба с кожей, сукнами, холстами и сумы с пушниной — самым дорогим русским товаром.
Поужинали быстро, но спать ещё не хотелось. Днём, когда ладьи, послушные течению и подгоняемые попутным ветром, скользили по пустынной реке, однообразное сверканье воды, томящая жара и тишина навевали дремоту.
Зато прохладными вечерами путники, лёжа у костра, долго говорили. Было совсем тихо и темно, только вдали светились огоньки на шемаханском корабле.
У костра рядом с Никитиным сидел худенький и угловатый подросток Юша — подручный старого нижегородского купца Кашкина. Он жадно слушал рассказы о шумных базарах Астрахани и Кафы[1], о садах и церквах Царьграда[2].
— Одним бы глазком посмотреть на эти дива! — замечтался Юша. — Была бы моя воля — всю землю хоть пешком обошёл бы, все бы чудеса повидал…
— Эх, Юша, — ласково промолвил Никитин, — рвёшься ты в чужие страны, а своей не знаешь! А я вот и за морем в Царьграде был, и в Подольской[3], и в Волошской[4] земле, и от сведущих людей о разных краях слыхал — и всё же нет в этом мире краше русской земли.
— Невдомёк мне, зачем ты тогда по свету бродишь, Афанасий, — удивился Кашкин. — Добра у тебя своего нет ничего. Ваши тверские сказывали — ты всё у богатеев в долг берёшь. Ну что ты на двух коробах наживёшь? Едва из долгов выпутаешься. А там снова на поклон к людям итти, снова в петлю лезть!
— Не хочу век голью перекатной жить, думаю за морем долю найти, — возразил Афанасий.
— Доля, она, брат, богатым да торговым даётся, — заметил москвич Киря Епифанов. — Шёл бы ты на княжой либо на монастырский двор. Грамоте ты обучен, в чужих землях бывал. Тебе всякий рад будет.
— Княжий хлеб горек. Да и не сидится мне дома, — признался Афанасий. — Вот приходят к нам на Русь иноземные гости — ну, шемаханцы, таджики[5], сурожане[6], — привозят они товары заморские: перец, парчу, самоцветы. Продают же товары втридорога. А наши дома сидят и к себе из-за моря гостей ждут.
— Почему дома? Ходят и наши в Царьград и в Астрахань — возразил Кашкин.
— Знаю, ходил я в Царьград, бывал я на их базарах, — заговорил горячо Никитин. — Чуть товар получше — цену просят непомерную. «Побойтесь бога, говорю, ваш ведь товар здешний, не везли его никуда. Почто же так дорожитесь?» А они: «Товар не наш, а привозят его иноземные купцы, продают дорого, и нам самый малый прибыток остаётся». Значит, и в Царьград те товары из чужих краёв привозят! Вот и хочу я доискаться, где же дорогой заморский товар родится!
— Долго придётся тебе до той земли добираться, — усмехнулся Артём Вязьмитин, детина дюжий, рыжий и краснолицый.
— Жив буду — доберусь! — упрямо возразил Афанасий.
— Расскажи про Царьград, дяденька, — попросил Никитина Юша.
— А чем торгуют в славном Царьграде? — полюбопытствовал Али-Меджид — купец из Самарканда, высокий худой человек с подкрашенной красноватой бородой.
Он вёл большую торговлю мехами и кожей, много раз приезжал на Русь, бывал в Нижнем-Новгороде, Твери, Москве и неплохо знал русский язык.
Никитину нравился этот человек. Видимо, и Афанасий пришёлся ему по сердцу. Частенько беседовал он с Афанасием о Бухаре, о Персии и турецкой земле и приглашал его к себе в Самарканд.
«В торговом деле нельзя доверять чужому человеку», решил Никитин и ответил уклончиво:
— Я давно там был, многое по молодости не узнал, а многое уже и позабылось. — И, помолчав, добавил: — Спать пора. На заре станут шемаханцы на молитву, поедят — и в путь, а вас не добудишься.
Он пошёл к берегу, посмотрел, хорошо ли привязаны ладьи, проверил, не заснул ли дозорный, пощупал узлы на причале.
Вдруг послышался плеск вёсел. К берегу подошёл на душегубке слуга Асан-бека. Он сказал Никитину:
— Мой господин прислал меня за тобой.
Ночной бой
На корабле Никитина встретил ближайший слуга посла и по крутой лестнице проводил его к своему господину. В низкой каморке, завешанной и устланной коврами, горела светильня. Было душно. Но Асан-бек сидел в шёлковом, отороченном лисьим мехом стёганом халате. Поодаль на коленях стояли три ногайских татарина в овчинных тулупах мехом наверх.
— Привет тебе, Афанасий, — сказал посол по-татарски. — Я вызвал тебя по важному делу. Эти люди, — кивнул он в сторону татар, — принесли вести, что ждёт нас трёхтысячный отряд Кейсым-султана, хана астраханского. Хан хочет ограбить наш караван. А вот они говорят, что могут провести нас по ерикам тёмной ночью мимо отряда, да и мимо Астрахани. Что скажешь?
— Кто торопится решить — решает неверно, — уклончиво ответил Никитин татарской пословицей.
6