— Мой знак, — довольно сказал Хуррам. — Если хозяин знак поставил, никто не посмеет его колодец тронуть. Здесь работать будешь.
Возвращались обратно уже ночью. Кругом было темно. Выли шакалы.
Вдруг за поворотом дороги неожиданное зрелище открылось перед Афанасием и Юшей. Вся лощина была освещена багровым неровным светом. На пригорке виднелось невысокое четырёхугольное здание с круглыми башенками по углам.
Из этих башенок и из отверстий в стенах вырывалось пламя. Ветер колыхал языки огня и отгонял в сторону чёрный тяжёлый дым.
— Пожар! Горит! — воскликнул Никитин.
— Где пожар? — спросил Хуррам. — Это? Это храм священного огня, наш храм!
На другой день Никитин с рассветом встал на работу. Юша был у него подручным. Целый день, с восхода и до темноты, вращал Афанасий ворот, а Юша наполнял бурдюки. Работа была тяжёлая и грязная. Солнце накаляло и землю и камни. В горле пересыхало, и глоток тёплой солоноватой воды не приносил облегчения.
Часто с севера налетал ветер: город получил своё название от персидских слов «бад-кубе» — «удар ветра». В такие дни море ревело, город застилала сизая пелена, а над храмом огнепоклонников метался чёрный дым и высоко взлетало голубое пламя.
Около источников нефти расположилось селение Сураханы. Но обитатели его, ревностные мусульмане, ни за что не хотели пускать к себе неверных. Афанасий выкопал землянку в одном из холмов, очень далеко от колодца старого Хуррама. Холм этот был весь источен землянками рабочих, пришедших в Баку издалека.
Приходилось вставать до света, чтобы во-время притти к колодцу. Зарабатывали мало. К тому же хозяин высчитывал из их заработка то, что стоили кожаное ведро и ворот. Он объяснил Никитину, что другие рабочие приносят ведро и брёвна для вóрота с собой.
Хуррам расплачивался за работу раз в месяц. Но уже через неделю Никитин пришёл к нему, чтобы попросить денег.
— Зачем тебе деньги? — спросил его хозяин.
— Еды купить, одежда износилась, — ответил Никитин.
— Возьми у меня рису, возьми бобов, возьми всё, что хочешь, — засуетился Хуррам. — Люди должны помогать друг другу, особенно мы — иноверцы в мусульманской стране.
И он дал Афанасию мешок рису, полмешка бобов, вяленой баранины, кусок белой ткани на рубаху.
Зато в конце месяца, когда Никитин пришёл к Хурраму за деньгами, старик, сморщив в улыбку своё худое жёлтое лицо, объявил ему, что он всё забрал вперёд и за ним ещё долг. Никитин попробовал спорить, говорил, что старик взял за рис, бобы и кусок ткани впятеро больше того, что стоили они на бакинском базаре. Тогда Хуррам вежливо, но внушительно доказал ему, что он, Никитин, пришлый бродяга, без роду, без племени, а Хуррам — уважаемый, почтенный человек, и если Никитин будет спорить, судья быстро утихомирит его. Впрочем, если Никитину нужно, он, Хуррам, готов дать ему вперёд товаров. А сейчас пусть Никитин уходит. Ему, Хурраму, время итти в храм огня на молитву.
Вернувшись от хозяина, Никитин сказал Юше с горечью:
— Ласковый старичок Хуррам, а сам потихонечку заманил нас в кабалу.
Четыре месяца проработал Афанасий с Юшей на богомольного старика, и всё же неоплатный долг висел над ними.
Хозяин обсчитывал их, где мог, заработок выдавал рисом да бобами, а ценил свои товары втридорога.
Юша не выдержал каторжной работы у нефтяного колодца и заболел.
Теперь Никитину пришлось работать за двоих — черпать нефть из колодца и наполнять бурдюки. Он уходил на работу задолго до рассвета и иногда работал даже при луне.
Побег
Как-то вечером усталый Афанасий возвращался с работы к себе в землянку. Шёл он медленно, поднимаясь по крутой тропинке в гору.
— Берегись, дай дорогу! — услышал он окрик сверху.
Комья сухой глины и мелкие камешки больно хлестнули его.
Афанасий не успел посторониться, и конь, скакавший навстречу, ударил его в плечо и повалил.
— Бездельник, почему не посторонился? — закричал верховой.
Никитину показался знакомым этот голос. Он сразу узнал в нём дербентского джигита.
— Яхши-Мухаммед, друг! — воскликнул он, поднимаясь с земли.
— Афанасий! Зачем ты здесь? — Яхши-Мухаммед резко осадил коня. — Сильно ударился? — заботливо спросил он.
— Нет, маленько ушибся да вот кожу на руке ссадил. Ты лучше скажи, куда путь держишь?
— Еду в Баку, а завтра на рассвете — за море, в Персию, потом в священную Бухару по велению шаха великого. А ты куда идёшь? Что ты здесь делаешь?
— Иду к себе в землянку, весь день работал. Пойдём, гостем будешь.
Джигит взял под уздцы коня и зашагал вместе с Никитиным в гору. По дороге Афанасий рассказал ему, как попал он в Баку, как работает здесь на ласкового, но жестокого хозяина.
Они поднялись на бугор, подошли к землянке. Юша спал под дерюжкой. Яхши-Мухаммед привязал коня, Никитин зажёг светильню. Сели на камне у входа в землянку. Помолчали. Юша дышал часто и прерывисто.
— Вот и малый у меня занедужил, — первым нарушил молчание Никитин.
— А ты уходи из Баку, земля велика, — посоветовал джигит.
— Уйти нельзя: хозяину задолжали за харчи, надо сперва долг ему отработать. Да и куда пойдёшь? К другому хозяину на поклон? Все они одинаковы. Так и пропадать в этом погибельном Баку…
— А те зёрна целы, что остались, когда самаркандца выкупил?
— Одну жемчужину ещё в Дербенте проели, две целы. Да что в них толку? Отдадим их хозяину за долг, а сами куда?
— А ты уходи тайком. Поедем со мной за море, я с корабельщиком поговорю. Он за две жемчужины вас перевезёт, — предложил Яхши-Мухаммед.
— Всё бы дал, чтобы вырваться из этой вонючей ямы! — воскликнул Никитин. — Да как уйдёшь? Юша вот болен, сам итти не может… Шахский гонец, а рабочих кабальных тайком от хозяина увозишь?
Яхши-Мухаммед улыбнулся, и в полутьме блеснули его зубы.
— За меня не тревожься, — сказал он. — На шахской службе всё делать приходилось. Даже людей воровать. Неужели для друга не сделаю того, что для господина делаю? Слушай! Мальчика мы на коня посадим и к седлу привяжем так, как тебя от кайтахов в Дербент везли. Коню тряпкой копыта обмотаем, чтобы не стукнул где о камень. Аллах поможет — пройдём незаметно. А хозяин не сторожит вас?
— Знает он, что уйти некуда — кругом степь да камень, — вздохнул Никитин. — А на судно кто нищего возьмёт? Всё же городской страже от хозяев деньги идут, чтобы за дорогами, за кораблями смотрели, и отдельно они за каждую голову пойманного получают. Вот и приучили их, как лютых псов, к охоте на бедных людей.
— А если поймают, что тебе будет? — спросил Яхши-Мухаммед вставая.
— Поймают — уши и нос отрежут. Рук и ног не трогают — для работы нужны. Потом набьют колодку на шею и на цепь к колодцу прикуют. Да всё равно, ничего мне не страшно — хочу вырваться отсюда!
— Пойду к корабельщику, поговорю, — решил джигит. — Жди меня, готовься. Коню корму дай! — крикнул он, спускаясь вниз по тропинке.
Никитин подбросил коню сена, натянул спустившуюся дерюжку на плечи Юши, сел на камень и задумался.
Он думал о том, что не удалось ему до сих пор прибыльной торговлей добыть себе богатство и почёт. Может быть, так и не выбьется он из кабалы, никогда не уплатит долгов богатым землякам — тверским купчинам? Может быть, в персидской земле найдёт он свою долю? Немало былей слышал он про то, как удачливые купцы, попав в чужие края, умом да изворотливостью добивались счастья, богатыми гостями возвращались в родную землю.
Может быть, как раз в Персии прячется и долгожданное счастье Афанасия…
И уже не таким убогим казалось ему грядущее, уже представлял он себе, как станет он торговать на Руси, вернувшись богачом с чужбины…
Вдруг чья-то рука опустилась на его плечо. Он вздрогнул.
— Видишь, — засмеялся Яхши-Мухаммед, — когда надо, как джейран[15] несусь, когда надо, как барс подкрадываюсь. Снарядился?
— Мне снаряжаться недолго, — улыбнулся Афанасий: — ничего не нажил я в здешнем краю. Всё моё на мне.