Возразить Прачику было нечего и он молча жевал, уже не пытаясь оправдываться. Я же, подождав, пока боец-официант поставит перед военинженером обед и отойдет, сменил тему.
— Товарищ военинженер первого ранга, скажите пожалуйста, что за ненормальная ситуация сложилась с бортовыми радиостанциями? До меня дошли слухи, что некоторые несознательные товарищи их вовсе снимают с самолетов.
— Бесполезный груз эти радиостанции, — хмуро заявил зампотех. — Треск и шипение одно в шлемофоне из-за помех от мотора, вот и снимают.
— А вы, стало быть, со стороны наблюдаете, не пытаясь разобраться в причинах и наладить связь?
— А я тут причем? Радиостанциями начальник связи заведует, вот пусть он их и налаживает.
— Но вы же сказали, что причина в моторе, а это ваше хозяйство. К тому же, на машинах с дизелями радиостанции работают нормально.
— Ну да, работают! — со злостью зампотех авиагруппы бросил ложку в тарелку, забрызгав супом стол. — Они и на И-16 работают, но по-разному и не на всех! Только нет у меня сейчас времени на это! Да и электриков всего пятеро, тут уж не до жиру, лишь бы мотор и приборы работали!
— Радиостанция, товарищ Прачик, ничуть не менее важна, чем пулеметы, — ответил я ровно, гася вспышку гнева собеседника, и без меня задерганного свалившейся на него войной. — И комплектуют ею самолеты, тратя народные средства, не из пустой прихоти. В мои же обязанности входит следить за тем, чтобы вверенное войскам оружие использовалось на сто процентов своих возможностей и не допускать вредительства и саботажа. Вы меня понимаете? Догадываетесь, кто первый под трибунал пойдет?
— Что вы меня все пугаете?! Пуганый уже! Под трибунал? Да пожалуйста! Хоть в рядовые разжалуйте! Это мне гайки крутить не помешает, машины возвращать в строй буду, как и раньше!
— А японцы, тем временем, будут их дырявить, как и раньше потому, что воюют в составе команды против наших одиночек, которые только на земле о чем-то договориться могут. Не в том вопрос, кто и в каком звании будет гайки крутить, а в том, как побеждать будем. А вы еще и не большевистскую позицию занимаете, сбежать с порученного вам товарищем Сталиным поста даже через трибунал готовы. И не надо на меня волком смотреть! — впервые повысил я голос, чем привлек внимание обедающих поодаль красных командиров, и без того уже оглядывающихся на Прачика. — Вы не на допросе, хотя причин нам с вами общаться именно в такой форме более чем достаточно! Просто для меня важно, в первую очередь, наладить дело, а не наказать виновных, которые еще исправиться могут. Имейте это в виду!
— Да поймите вы! Ничего поделать с этой бедой я не могу! — в отчаянии зампотех развел руки.
— Но выяснить, сколько самолетов со связью сейчас в авиагруппе вы ведь можете? До вечера? А ночью мы с вами этот вопрос, в более спокойной обстановке еще раз обсудим, есть кое-какие мысли.
На том мы и порешили.
Остаток дня я посвятил шкурному интересу. Раз «мои» парашютные бомбы здесь уже успели применить, причем, успешно, следовало собрать как можно больше письменных отчетов об этом событии. Ведь одно дело на словах рассказывать, а другое дело — документ. К тому же у меня была уникальная возможность оценки со всех сторон. В госпитале я проведал Танаку, который, приобретя официальный статус военнопленного превратился в капитана Михаиру Исибаси из Нагасаки, крещенного в православии японца, чем и объяснялось, в некоторой степени, его знание русского языка.
— Я не обязан отвечать на вопросы, — заартачился разведчик в присутствии японских летчиков на соседних койках. — И у меня отобрали меч. Вы не держите слово.