И домой приглашал, и дорогими папиросами угощал...
А после приезда бати как отрезал. Ему бы, Ивану-то Павлычу, радоваться (все-таки не сын), а он, чудак, обиделся.
- Ты что ж это, а? - припер как-то меня к стенке. Не в буквальном, а в переносном смысле, разумеется. - Приехал, не успел сопли утереть, и сразу к председателю!
Я пролепетал что-то в ответ, что-то вроде того, что я, мол, родился и вырос в другой деревне, хоть и соседней, а все-таки в другой, и здешних порядков не знаю.
Ивана Павлыча это не убедило. Он вышел из-за стола (дело было в конторе), гмыкнул:
- Не знаю, не знаю! - и кивнул на дверь.
Этот жест означал, что портить себе нервы Иван Павлыч больше не желает.
С тех пор у нас никаких отношений, кроме деловых, понятно. Иван Павлыч, правда, по-прежнему внимателен, но как-то враждебно внимателен, я бы сказал.
Встретит где-нибудь, остановит и обязательно скажет что-нибудь такое, над чем потом приходится ломать голову.
Однажды мы столкнулись с ним в узком проулке.
Иван Павлыч, видно, не ожидал этой встречи и шарахнулся, как лошадь, подмяв под себя забор.
- Ну как? - немного оправившись, спросил он.
- Ничего,- ответил я машинально.
- Ну-ну! - промычал Иван Павлыч и пошел своей дорогой.
А я еще долго стоял в том проулке и думал, что означают эти. "Ну как?" и "Ну-ну!". Одобрение? Разочарование? Предостережение? Ведь суть не только в слове, но и в голосе, в жесте, в выражении лица. Особенно в выражении лица... Здесь, на этой планете, я всегда следил за выражением лица того, с кем разговаривал, и это помогло мне избежать многих неприятностей. Или недоразумений, как хотите. Впрочем, эти понятия настолько связаны, что между ними смело можно ставить знак равенства.
Да что мой приезд - даже приезд Шишкина (это уже после меня) взволновал Ивана Павлыча до глубины души. Видно, и правда, грешков за ним водилось порядочно. Во всяком случае, он вел себя, как та ворона, что всякого куста боится.
На этот раз его предупредили по телефону из райцентра. Так, мол, и так, встречай, инженер едет. На всякий случай Иван Павлыч послал, а вернее подослал к Шишкину своего заместителя Авдюшко, человека безвольного, готового услужить кому угодно, если, разумеется, этот кто угодно лежит на пути его собственных интересов.
Авдюшко должен был зайти сперва к Фросе и договориться насчет квартиры, а потом отправиться на автостанцию и встретить самого Шишкина.
Он так и сделал.
- Жениха тебе нашел. Инженер, не нашим чета,обрадовал, можно сказать, с порога.
- Хватит надсмехаться-то! - Фрося хотела захлопнуть дверь перед самым носом Авдюшко (разговор происходил на веранде), но тот остановил ее.
- Постой, постой... Я серьезно... Инженер приехал...
- А мне какая печаль? - передернула плечами Фрося. Как читатель догадывается, наша, земная Фрося, в отличие от здешней, за словом в карман не полезет.
- Иван Павлыч сказал, чтоб ты на квартиру его пустила. Нехай поживет месяц-другой.
- А платить он будет?
- Кто?
- Иван Павлыч или инженер, мне все равно.
- Будет, будет, как же иначе. Ты, знаешь, уберись хорошенько. Полы помой, цветы поставь, ну и завтрак, понятно...
А часа полтора спустя из автобуса, подкатившего к автостанции, не вышел, а как-то легкомысленно выпрыгнул Шишкин с чемоданом в одной руке и с плащом - в другой. Авдюшко уже поджидал его, поглядывая на часы.
Выпрыгнув из автобуса, Шишкин тряхнул руку заместителя председателя и сказал весело:
- Где же целина? Покажите, а то руки чешутся.
Это была, конечно, шутка. Авдюшко сразу понял, что это шутка, и, будучи человеком серьезным, не счел нужным отвечать на нее.
- Вы что ж, по своей охоте?
- А разве на целину силком гонят? - не то удивился, не то разочаровался Шишкин.
- Да нет... Я так,- смутился Авдюшко.- Может, знакомые или родня?.. Бывает ведь и родня... Приехал целину поднимать, а здесь мамаша или, скажем, папаша.
- Бывает, папаша, на свете все бывает,- сказал Шишкин и этим, можно сказать, ничего не значащим шагом подписал себе приговор.
- Так, так, так...- Авдюшко пригляделся к Шишкину и нашел, что тот вылитый отец, то есть Иван Павлыч. Ну, если не вылитый, то почти как вылитый.Пойдемте на квартиру. Пока устроитесь, пока позавтракаете... А там, глядишь, сам председатель, сам Иван Павлыч явится.
- Позавтракать - это можно! - Шишкин похлопал себя по животу.
Авдюшко и этот жест показался знакомым.
- Квартирка хорошая... Хозяйка молодая... Да, а кто же родня, если не секрет?
- А разве я сказал, что родня?
Авдюшко, должно быть, не ожидал контрвопроса и заметно смутился.
- Впрочем, все мы родня в известном смысле. Надеюсь, это расшифровывать не надо? - Шишкин остановился посреди дороги и в упор посмотрел на заместителя.
- Оно, конечно, если разобраться, то...- пролепетал Авдюшко, а про себя отметил: "Хитер, собака! Ой, хитер! " - и окончательно утвердился в мысли, что инженер именно тот, за кого его принимают. Ни о чем другом он уже не хотел и слышать.
Но вернемся опять на эту планету, тем более, праздничный обед, кажется, подошел к концу. Опорожнив бутылки и закусив как следует, все стали расходиться. "Эдя, не спеши, смотри, как делают другие",- напомнил я самому себе.
Гляжу, первым вылезает из-за стола Шишкин, здешний Шишкин, вежливым кивком головы благодарит официантку и подает руку Настеньке.
Что ж, думаю, дело не хитрое, так-то и я смогу...
И - тоже встаю из-за стола и, подражая Шишкину, начинаю кланяться и произносить благодарственные слова. Что-то в том роде, что обед, мол, отменный, дай бог каждый день, а вино - просто чудо, я еле на ногах стою, до того пьян.
- Эдя! - Кузьма Петрович осуждающе покачал головой.
Я понял, что дал петуха. Оказывается, благодарить, как и заказывать, здесь имеет право лишь виновник торжества, в данном случае - Шишкин.
Надо было как-то загладить неловкость, и я перевел все на шутку.
- А что? Ведь могу, а? - сказал я.
Шишкин понял меня правильно.
- Можешь, Эдя, можешь! - кивнул он ободряюще.
А Кузьма Петрович (кстати, здесь его зовут не дядей Кузей, а именно Кузьмой Петровичем) и не понял, и не принял. Впрочем, может, он и понял, да не принял, так как не любил шуток. Во всяком случае, он даже не улыбнулся.
Я подал Фросе руку, и мы вышли из столовой.
Деревья стояли мокрые, с них падали капли. Фрося иногда замедляла шаг и запрокидывала голову, чтобы капля или две угодили ей на лицо. Это здесь считается хорошей приметой. Кое-где на пути попадались лужи.
Мы не обходили их, как делают у нас на Земле, а шлепали напрямую, хотя вода в них доходила до щиколотки.
Когда подошли, я увидел, что Фросин дом ничем не отличается от других.
Как читатель понимает, меня интересовал мотоцикл. Купила или не купила, а если здесь деньги не в ходу - взяла или не взяла,- вот вопрос. Я внимательно приглядывался к почве, надеясь обнаружить хоть какие-нибудь следы, даже обнюхал воздух на предмет бензина, но ничего не заметил и не почувствовал. Трава кое-где была примята слегка, но, судя по всему, не колесами, а ногами. Что же касается воздуха, то он вообще был чист, как слеза ребенка,- запах бензина, казалось, был здесь просто немыслим и невозможен.
С веранды мы попали в сени, из сеней - на кухню, где стояли русская печь (пережиток прошлого), стол и несколько стульев.
Дальше была горница. Это была большая комната, заставленная всякой мебелью. Посередине - круглый стол на четырех гнутых ножках, покрытый сверху прозрачной скатертью. Вокруг - три стула (не четыре, а именно три), обтянутых тоже прозрачными футлярами.
В беспорядке, а вместе с тем как будто и не совсем в беспорядке, стояли сервант, книжный шкаф, диван или тахта, как угодно назовите, еще один столик, на нем - фотография капитана Соколова... Словом, ничего лишнего.
Когда мы вошли, Фрося показала на тахту, а сама шмыгнула в комнату-боковушку.
- Я сейчас,- сказала она почему-то шепотом.
Я присел на тахту (будем называть этот диван тахтой), оглядел горницу еще раз, более внимательно, но ничего нового не обнаружил. "А кнопка!" мелькнула мысль. И правда, в простенке, на уровне подоконника, виднелась кнопка. Очень симпатичная на вид кнопка, синенькая. Недолго думая, я нажал на нее, в стене щелкнуло, и на белом четко обозначился голубой квадрат. Это был телевизор. Как раз передавали что-то из Новосибирска. По тротуарам сновали взад-вперед люди. Внешне они ничем не отличались от здешних, деревенских.