Не скажу, чтобы у меня пропал всякий интерес к этой женщине, матери здешнего Эдьки Свистуна, нет. Однако и подходить ближе я уже не решался. Кощунственно это - выдавать себя за настоящего сына, думал я. С Фросей куда ни шло, а мать... Нет, нет и еще раз нет! Я отступил на шаг или два, еще немного постоял, ничем не выдавая себя, и вернулся к самокату.
V
Остаток дня был заполнен у меня до отказа. Хотелось еще раз на все взглянуть, все пощупать своими руками и зафиксировать, то есть запомнить, и я без устали мотался по деревне, потом садился за стол и писал эти записки, потом включал телевизор и смотрел, что делается на белом свете (на здешнем белом свете, разумеется), потом опять бежал к столу, к запискам,и так без конца.
На душе щемило. Читатель поверит, если я скажу, что жалко было покидать эту планету. Но что-то торопило, подгоняло меня. Наверно, чувство долга перед землянами, которые снарядили эту дорогостоящую экспедицию.
Я представлял тружеников центра дальней космической связи, не спящих днем и ночью... Каждый сигнал, каждое мельканье на экране вызывает у них трепет и надежду. А Главный конструктор?.. Небось, только и думает о том, как я теперь и что со мною. А Шишкин?.. Наш, земной Шишкин?.. Ведь и он тоже причастен в некотором роде и тоже, поди, ждет не дождется весточки оттуда, вернее отсюда. Впрочем, с его точки зрения - оттуда, а с моей - отсюда.
Но эти, земные мысли были случайными, мимолетными. Главное, что меня занимало и волновало, была все-таки планета, на которой мне оставалось пробыть совсем недолго.
Вернувшись из леса, я вдруг обнаружил, что что-то изменилось. Не сама деревня, нет, она осталась прежней,- изменилось отношение людей ко мне. Как известно (я писал об этом), они здесь вообще отличаются мягкостью, уравновешенностью и обходительностью.
А в этот день, особенно после обеда, стали ну прямотаки шелковыми. Их внимание ко мне достигло, я бы сказал, космических пределов.
Начать с того, что меня буквально затащили к тетке Пелагее.
- Как капитан? Летает? - спросил я, переступая порог обители, которая отныне станет не просто обителью, а домом-музеем имени капитана Соколова.
- Летает... Все летает,- вздохнула Пелагея.
Фроси дома не было - она ушла на ферму доить коров. Зато гостей, кажется, прибавилось. В горнице, где некогда жил Шишкин, сидели представители райцентра и крайцентра. Когда нас знакомили, каждый из них назвал свою фамилию, но я не запомнил.
- Одну минуточку...- Фоторепортеры и кинооператоры втолкнули меня в середину представителей.Улыбку, улыбку... Так, хорошо! - И защелкали, затрещали аппаратами.
Кстати сказать, здешние киноаппараты издают противный треск. Я поначалу пугался, особенно когда снимали неожиданно, потом привык и перестал пугаться.
Только внутри всякий раз отчего-то холодело, как будто на меня наставляли не безобидные объективы, а настоящие пистолеты.
В горнице, на столе, придвинутом к простенку, стоял большой (примерно тридцать на пятьдесят) портрет капитана Соколова. Это был вылитый наш капитан Соколов, и форма на нем была вылитая наша, военная, со всеми значками, как полагается. Один из фотокорреспондентов - невысокого росточка, полный, но удивительно юркий - легонько взял меня под руку и попросил наклониться, как бы обнять портрет.
- Так... Одну секундочку... Снимаю! - шепотом проговорил он и, нацелив объектив, стал пятиться, пятиться, пока не уперся задом в стену.
Придя домой, я опять включил телевизор. На экране мелькнуло лицо Юрия Фокина - он только что закончил репортаж из центра дальней космической связи,- потом стали показывать какой-то завод, освоивший выпуск электрических автомобилей. Два аккумулятора способны питать машину в течение месяца.
Если учесть, что скорость электромобиль развивает до ста километров, то станет ясно, какие это сулит выгоды.
Я переключил на другую программу. Комната наполнилась приятной музыкой. Под эту музыку передавался художественный (думаю, что художественный) фильм на злободневную тему. Я не досмотрел до конца - время поджимало,- но понял, что она его любит, он тянется к другой а та, другая, не обращает на него никакого внимания. По здешним представлениям, это была настоящая трагедия в духе Шекспира. Во всяком случае, он так переживал, что в конце концов стал рвать на себе волосы и размазывать по щекам слезы.
Я переключил на третью программу, потом на четвертую и пятую... Америка принимала гостей из Африки... Рыбаки в море тралили рыбу... Под Москвой завершали уборку зерновых... Потом вдруг показали аэропорт, и я чуть не подпрыгнул на стуле. На фоне надписи "Внуково" стоял Эдька Свистун, здешний Эдька Свистун, отдохнувший и окрепший. Зная, что объектив телекамеры наведен именно на него, Эдька помахал рукой. Потом кто-то сунул ему под нос микрофон, похожий на грушу, и попросил сказать несколько слов.
Эдька подумал, подумал, собираясь с мыслями, и заговорил сбивчиво:
- Я волнуюсь, и это понятно... Все-таки это первый случай, когда мой земляк, капитан Соколов, полетел в космическое пространство... Первый случай!
- Но, надеюсь, не последний! - вставил словцо диктор.
- Как знать! - несколько игриво, явно в расчете на ответную зрительскую улыбку, сказал Эдька. Глянув куда-то поверх микрофона, он заволновался и добавил : - Извините, подрулил мой самолет. Пора на посадку.
- Ну, счастливого полета! - пожелал диктор.
Эдька подался вперед, прямо на объектив, и мне показалось, будто он шагнул из телевизора в комнату.
Я даже отпрянул и чуть не опрокинул кресло, в котором сидел, и стол, на который облокачивался.
На грохот прибежала тетка Соня.
- Что ты, Эдя? - спросила она испуганно.
- Так... Показалось...
- Что показалось?
- Ничего особенного, тетя Соня. Показалось, будто я ночью иду по большому городу, кажется, по Новосибирску, и на меня нападают хулиганы. Навалились, сволочи, впятером, скрутили руки... Ну и я, знаешь, не лыком шит!
- Какие хулиганы? И зачем тебе надо скручивать руки?
"Начинается!" - подумал я. На память пришел случай, когда я хотел повесить на двери замок. Узнав об этом, старуха до того удивилась, что у нее отвисла нижняя челюсть. "А это еще зачем?" И как я ни объяснял, как ни старался, до нее не доходило. Все мои доводы, самые логичные и, казалось, неотразимо убедительные, разбивались о несокрушимую стену тети Сониной наивности. Такая же ситуация возникла и сейчас. Старуха давно забыла (а может, и не знала никогда), что это за фрукты такие - хулиганы,- подумал я и решил доверительно побеседовать с нею на эту тему, так сказать, просветить напоследок.
- Хулиганы - это такие типы в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти, но попадаются и старше, которые ради спортивного интереса наносят травмы физические и моральные - честным и чаще всего безобидным людям,- сказал я.
Но старухе этого показалось мало.
- А зачем... эти травмы? - спросила она, глядя на меня в упор с подозрительностью человека, которого хотят надуть.
- Я же сказал - ради спортивного интереса, тетя Соня, зачем же еще! Впрочем, иногда на это бывают и более существенные причины...- И я стал приводить примеры, один сильнее другого, из нашей, земной жизни.
Ну, скажу вам, это был тот еще номер! Старуха обалдела окончательно. Мои выходки вообще приводили ее в изумление. А случаи из жизни поставили совсем в тупик. Главное, она никак не могла взять в толк, зачем надо ставить фонари под глазами и заглядывать в чужие карманы.
И тут я сообразил, что зарапортовался. И даже слишком зарапортовался. Чтобы разрядить обстановку, я - как тогда, в первый день,- схватил старуху на руки и закружил по комнате. Минуту спустя, когда я снова опустил ее, она еле на ногах держалась. Кое-как доплелась до своей кровати в горнице и плюхнулась на перины.
- Ой, Эдя, ты что, на тот свет хочешь меня отправить? - простонала беспомощно.
Пришла она в себя лишь минут сорок спустя. Заглянув в горницу, я увидел, что тетка Соня сидит на кровати, свесив ноги, и блаженно улыбается. Я ожидал, что старуха осердится - ничего подобного! Она только сказала: