— Отправляй!
Пума осклабилась и, с нескрываемым удовольствием, рявкнула волшебное слово:
— Бррррысь!
Григорий исчез мгновенно, как будто его и не было. Тави к чему-то прислушалась, и с лёгким удивлением сказала:
— Надо же, не промазала, куда нужно попал. А ты давай быстро домой — мыться, сушиться, и спать — завтра тебя рано поднимут. И не вздумай никому эту историю рассказывать — и народ взбаламутишь, и мне раньше времени нагорит. А я уж сама доложу, кому следует. Давай-ка я тебя до дверей провожу, а то мало ли что…
Парочка скрылась в полутёмном проулке между отелями, а с пальмы сорвалась тихо сидевшая на нижнем листе ворона и с восторженным карканьем полетела прочь от моря, в джунгли, с упоением повторяя:
— Потрррясяющие новости! Кошмаррр! Фуррроррр! Позоррр!
Глава 14. Всеобщая бабушка
В дом Василисе удалось пробраться незаметно, никого не разбудив. Она долго отмокала под душем, смывая соль, пока, наконец, не перестали гореть царапины от кошачьих когтей на плечах. Ещё дольше ей пришлось расчёсывать волосы и вымывать из них песок — коса свалялась так, что напоминала джутовый канат.
Ликси как обвилась на пляже вокруг запястья, так и чернела там неживой картинкой, но даже в виде татуировки вид имела виноватый и расстроенный. Василиса наконец-то улеглась в кровать и блаженно вытянулась на прохладных простынях. Потом перевернулась на бок, вытянув вперёд руку, и начала рассказывать кошке, какая та красивая, умная и замечательная, и как им будет уютно спать вместе, если Ликси с руки слезет и, как и положено настоящей кошке, будет свою хозяйку греть — а то что-то знобит после всех этих купаний.
Нарисованная кошка буркнула, что можно и кондиционер выключить, и осталась на месте. Сдалась она только после вполголоса высказанного предположения, что в живом виде кошка — намного более серьёзный охранник, хотя бы потому, что по размеру больше, да и спит, как выяснилось, более чутко.
Бдительно придавив своей тушкой Василисину руку, Ликси завела традиционную кошачью колыбельную, напоминающую тарахтение велосипедного моторчика, в которой прорывались и осмысленные куплеты — о том, что хранительница она ещё не очень обученная, но вот всё узнает, и тогда уж…, что у кошек — инстинкты от рождения, и она согласна живой побыть, главное, чтобы съесть не попытались, и она сама знает, что во всём виновата, потому что не доглядела…
Василиса свернулась калачиком, подгребла Ликси к животу, успокаивающе пошептала, что ни в чём хранительница не виновата, а виновата гадкая ревнивая Морена, и вообще звёзды неудачно встали, и начала проваливаться в сон. Засыпая, девушка старалась ни о чём не думать, а главное — не думать о Максе, не думать о Максе, не думать…
Естественно, это у неё не получилось, и последнее, что стояло у неё перед глазами на грани яви и сна — идущая к ней по лунной дорожке такая знакомая фигура. Макс улыбался, говорил что-то ласковое и звал, звал…
Как ни странно, во сне его не было — ну, или почти. И вообще сон был какой-то бессодержательный, но очень реальный, и в то же время — спокойный и умиротворяющий. Не происходило вообще ничего: она просто сидела на скале у ручья Фей, впереди зеленели непроходимые джунгли, а сзади расстилалась та самая земляничная поляна, на которую её выкинуло в первый день в сказке.
Обхватив колени, Василиса бездумно смотрела на шевелящиеся под лёгким ветерком листья и цветы, которые иногда складывались в сюрреалистический портрет Макса. Время от времени она отклоняясь назад, чтобы наощупь сорвать несколько земляничин, половина из которых были благополучно раздавлены. Облизав пальцы, девушка опять перевела взгляд на заросли, и ей показалось, что в глубине мелькнуло что-то чёрное и мохнатое — наверное, просто тени так легли. Или это Тави за ней подсматривает?
Цветущие ветки, качаясь, начали изображать детский калейдоскоп с постоянно меняющимися гипнотическими узорами. На какую-то долю секунды на их фоне проявилось раздражённое лицо Никифоровой, которую сменил озабоченный и грустный Гриша. Почему-то именно его появление Василису раздражило больше всего, она отвернулась от джунглей, и пересела так, чтобы была видна только медленно текущая вода.
Но и неторопливые струи складывались в какие-то непонятные фигуры: вот вроде бы как девица с развевающимися волосами верхом на дельфине, за ней несётся яхта с поднятыми парусами, чтобы, натолкнувшись на камень, расплыться бесформенным пятном, а за перекатом отрастить себе три головы и длинный гребенчатый хвост.
Вздохнув, девушка отошла от берега на середину земляничной поляны, удобно устроилась под неизвестно откуда взявшимся дубом, посадила на колени спрыгнувшую с ветки Ликси и, поглаживая нежную шкурку, наконец-то попала на второй уровень сна — без видений, лиц и мыслей, в долгожданное спокойствие.
Просыпалась Василиса постепенно, поднимаясь от уровня к уровню: чёрный, серый, опаловый, жемчужный — и вот она опять на земляничной поляне. Напротив сидит Тави и, щурясь от солнца, переместившегося на другую сторону горизонта, с сочувствием говорит, почему-то по-французски:
— Это надо же было так умотаться! Ну, пусть спит, время пока есть.
На мгновение чёрная кошачья морда превращается в лицо незнакомой седой дамы, которая улыбается Василисе и лихо подмигивает. Как раз в этот момент из-за ствола раздаётся топот, потом треск ломающегося дерева, и оттуда высовывается голова Миха, бешено вертящего глазами. Тави приподнимает верхнюю губу и грозно шипит:
— Базиль, вот куда ты лезешь? И опять перила сломал!
Мих отвечает извиняющимся громогласным шёпотом:
— Да я в прошлый раз их просто плохо прибил.
Даже во сне осознав, что уровень бреда начал зашкаливать, Василиса открыла глаза и рывком села на кровати, нечаянно стряхнув на пол пригревшуюся на животе Ликси.
За дверью кто-то топтался и громко сопел. Василиса протёрла глаза, затащила обратно на одеяло кошку, которая оскорблённо дёрнула шкурой, и молча обвилась вокруг запястья, потом пригладила волосы и чуть хрипло спросила:
— Пап, это ты? Заходи.
Отец, как всегда, стремительно ворвался в комнату, крикнув куда-то назад:
— Вот видишь, она проснулась!
Повернувшись к дочери, он внимательно оглядел её и бодро заключил:
— Экая ты бледная и тощая. И спать здорова — чуть не на сутки отключилась. Ну, ничего, откормим, загорим и отоспим.
Он вернулся к двери и виновато добавил:
— Я понимаю, что мы тебя совсем забросили. Устала там одна? Может, ну его, этот институт, перебирайся сюда, а уж мы того…
Василиса бодро отозвалась:
— Нет, я лучше — этого. Иди уже, я сейчас спущусь.
Шумно протопав обратно и ругнувшись по поводу отломавшейся балясины, отец обстоятельно отчитался перед Ким, что дочка сейчас будет, а кондиционер нужно отрегулировать, потому что девочка хрипит, и блинчиков хорошо бы пожарить, а то её ветром унесёт. Потом наступила тишина, и Василиса с завистью подумала: — Целуются.
Встав, она быстро переоделась в любимую сказочную юбку, после некоторых раздумий вытащила с полки красную майку на тонких бретельках, и пошла на запах блинов. Судя по заставленному блюдами, мисками и плошками столу, отец явно собирался откормить её за один раз.
К счастью, двух жадно съеденных хрустящих роллов с восхитительной начинкой и каким-то кисло-сладким соусом оказалось достаточно, чтобы успокоить отцовские чувства, и Василиса обрадовалась, что не будут пичкать. Дальше она только пробовала по крошечке от каждого блюда, оперативного пододвигаемого Ким, и в итоге объелась так, что еле смогла встать.
За окном что-то затарахтело, и отец оживился:
— О, бабушка за тобой транспорт прислала. А я уже хотел Оззи просить…
— А Оззи — это кто?
— Да знакомый здешний, француз. Я тебе с ним ещё деньги передавал. И в аэропорту он предложил тебя встретить — я ведь писал — только ты с этими байкерами от него удрала. А Оззи — это прозвище, говорит, что в молодости от Оззи Осборна фанател, вот и прилепилось. А так-то он то ли Ксавье, то ли Морис.