Отец рассмеялся, а Ким напряглась:
— Ты, что, с каким-то сомнительным типом бабушкины монеты передавал?
Василиса поддержала:
— Мне он тоже не очень понравился. Смотрел так противно, оценивающе…
Отец отмахнулся:
— Да ладно, никакой он не противный, и не подозрительный, нормальный бизнесмен. Он у меня уроки серфинга брал, и как-то мы понравились друг другу, потом в баре пару раз поболтали. Ладно, Вась, собирайся, поедешь с неподозрительным вьетнамцем, лично бабушкой выбранным.
Василиса прихватила рюкзачок, в котором были припрятаны сказочные монетки, немного подумав, уложила туда и раковину, и вышла на улицу. Ким догнала и сунула девушке пакет:
— Здесь несколько бутербродов и вода. А то у бабушки разное настроение бывает, может к столу и не пригласить. И если что — сразу звони.
Вид транспортного средства Василису не обрадовал: потрёпанный мотобайк, на которых в основном рассекает местное население. Лица водителя под тёмным забралом было не рассмотреть, и сам он был мелкий, по комплекции напоминающий подростка. Молча протянув Василисе запасной шлем, он еле заметно кивнул отцу, вышедшему за калитку, и рванул с места.
Дорогу она не запомнила — после рыбацкой деревни и достопамятного ручья они мчались по каким-то еле видным лесным тропинкам, как показалось девушке — целую вечность. Остановившись перед воротами живописной и обманчиво хлипкой ограды, парень посигналил, и лихо въехал между едва приоткрывшихся створок. По типичной вьетнамской деревушке он ехал медленно и как-то торжественно, и плавно затормозил перед обычной хижиной.
Василиса уже привычно слезла на землю, подумав, что многовато у неё в последнее время мотоциклов случается, и поднялась на крошечную терраску — скорее, даже не террасу, а просто навес над небрежно сколоченным помостом. В тени, у самой стены, скрывалось широкое бамбуковое кресло-качалка с массой подушечек. А в кресле восседала холёная седая дама неопределённого возраста — в лёгких брючках, свободной шёлковой рубахе, с идеально уложенными в художественном беспорядке волосами и вызывающим маникюром. И лицо у неё было очень знакомое — не далее, чем этой ночью приснившееся.
Дама покровительственно улыбнулась и приветствовала Василису на идеальном, хотя и немного старомодном французском, с явным оттенком иронии в голосе:
— Ну, здравствуй, внученька. Как говорят местные, наконец-то дракон посетил дом скромной креветки. Давненько не виделись.
Василиса мгновенно разозлилась и ответила таким же тоном:
— Здравствуйте, бабуля. Драконом меня ещё не обзывали, да и вы на креветку не очень похожи, скорее — на акулу. Или мурену. А виделись мы недавно — всего лишь сегодня ночью. И мне очень интересно, что и вы, и вся эта толпа в моём сне делали.
Дама удивлённо приподняла брови, с некоторым трудом встала, и открыла неказистую дверь в дом:
— Ну, если ночью меня и остальных видела — заходи. А делали мы — понятно что, за тобой присматривали, и всяких разных ненужных отгоняли, а то много желающих. Хм, мурена, говоришь…
Пройдя вслед за хозяйкой через скудно обставленную, и какую-то демонстративно-этническую комнатушку, Василиса миновала следующую дверь и ахнула: она оказалась в огромной комнате, явно находящейся в роскошной вилле. Стены, мебель, картины, светильники — всё словно сошло со страниц глянцевого журнала, откуда-то из раздела «Десять самых дорогих домов в мире».
Дама устроилась в очередном кресле-качалке, указала Василисе на странный недодиванчик рядом, и обаятельно улыбнулась:
— Как говорится в романтических произведениях, давай начнём с начала. Меня зовут Мари-Анна, ты можешь называть, как тебе удобнее — Мари, Мария Михайловна, или просто бабушка.
— Думаю, что Мари будет лучше всего: Мария Михайловна на французском звучит по-идиотски, а для «бабушки» я пока никаких причин не увидела.
— Основная причина — то, что я действительно твоя бабушка. Двоюродная. Вернее, пра-пра, то ли в четвёртом, то ли в пятом поколении.
Василиса попыталась сосчитать, сбилась, и бестактно спросила:
— Если в пятом поколении — то сколько же вам лет? Сто? И двоюродная бабушка — это как?
Бабуля легкомысленно махнула холёной рукой:
— Да что эти годы считать! Но если тебе так интересно — я родилась после Парижской всемирной выставки. А твоей прямой пра-пра была моя родная сестра.
Василиса попыталась вспомнить историю — вроде бы что-то в школе проходили — и удивилась:
— Выставка — это на которую «Рабочего и колхозницу» возили, в конце тридцатых? Тогда только один раз «пра» получается.
— Ах, если бы я была столь юна! Нет, дорогая, это была самая знаменитая в выставка в истории, тысяча девятисотого года.
— Тогда получается, что вам…
— Я уже сказала, нечего годы считать. Сколько ни есть — все мои. И все они были прекрасны! Да и молодильные яблоки пока ещё помогают.
— Но у нас в роду вроде бы французов не было, только русские.
Старуха устроилась поудобнее, позвонила в колокольчик, и перед ней тут же материализовались две хрупкие вьетнамки: первая пославила на стол огромный поднос, заставленный чашками и мисочками с фруктами, а её двойняшка — строгий белый фарфоровый чайник. После одобрительного кивка обе исчезли, а сопровождавший их огромный серый кот остался и вопросительно уставился на девушку.
Мари представила пришельца:
— Знакомься, это Нунур. Я думаю, что ты можешь отпустить свою кошечку погулять — в хорошей компании и под надёжным присмотром. Иди к нам, милая.
Ликси слетела с руки дымной чёрной лентой, уселась напротив кавалера и вопросительно оглянулась на Василису. Бабушка что-то муркнула по-кошачьи, и продолжила уже на русском:
— Иди, милая, погуляй по окрестностям. Ты ведь понимаешь, что со мной твоя хозяйка в безопасности.
Ликси дождалась подтверждающего кивка Василисы и, гордо задрав хвост, отправилась к выходу в патио. Кавалер рванулся следом, пытаясь на ходу обнюхать наиболее интересующие его места.
Бабушка засмеялась:
— Кошки — они такие кошки. А мы сейчас поговорим о том, что ни красавице твоей, ни тем, с кем она общается, знать не обязательно. Родословную твою попозже обсудим, а сейчас расскажи-ка мне про вчерашние приключения, с подробностями. Как со стороны это выглядело — я знаю, а вот что в действительности происходило? Да, чай нам налей, он у меня хороший, не этот зелёный отвар из веника.
Василиса пригубила чай — действительно, настоящий — и, как могла, рассказала всё, начиная с ночного пробуждения. Закончила на том, что Макс шёл к ней по лунной дорожке, а она бежала ему навстречу, а потом — провал, и она на песке, и Гриша явно собирается делать ей искусственное дыхание.
Бабушка сочувственно кивала головой, а в нужных местах охала и вздыхала. Потом она демонстративно вытерла сухие глаза белоснежным вышитым платочком, и спокойно спросила:
— Сейчас-то ты понимаешь, что это был морок? И в результате ты бы просто утонула?
— Наверное, понимаю. Но поверить пока не получается. Я как Макса увидела…
— Понимаю. Но ты его вроде бы уже отпустила, вот пусть оно так и остаётся. Он с Мореной, давно, и это был его выбор. Я с дурой-девкой поговорила: она, когда его спасла, выбор давала — с ней остаться или на землю вернуться. Он выбрал, и теперь развлекается тем, что акул за хвост ловит и в девятибалльный шторм на волнах катается. Так, надеюсь, ты догадалась ту раковину принести?
Василиса несчастно кивнула, порылась в рюкзаке и выложила на столик, потеснив чайник, перламутрово-розовое чудо. Мари посмотрела на эту красоту, как на дохлую крысу, потом аккуратно, салфеточкой, приподняла и с неожиданной силой швырнула на мраморный пол.
Тут же возникшая молчаливая служанка мгновенно смела все осколки в совок, потом тщательно протёрла мрамор мокрой тряпкой. Бабушка тем временем развела огонь в стоящей на треножнике большой чаше и, когда зеленоватое пламя взметнулась к потолку, высыпала туда осколки и, скомкав, бросила и тряпку. Пламя покраснело, потом, взметнувшись к потолку, почернело и опало. Дождавшись, когда всё прогорит, старуха помешала то, что осталось на дне, и велела служанке высыпать всё в ручей.