— Отравила тебя эта мерзавка, деточка, как есть — отравила. И в чай зелье какое-то подлила, и в варенье намешала. А затылок ты не трогай, шишка там у тебя, если бы не коса — так и совсем бы голову разбила.
Василиса осторожно перевела взгляд на крыльцо — на верхней широкой ступеньке, тихо поскуливая, яркой неопрятной кучей лежало спутанное верёвками тело, а распущенные волосы свисали чёрным языком до самой земли.
Поморщившись от боли, девушка жалобно спросила:
— Ну, зачем она так? Я ведь объяснила, что не нужен мне её Ренар, и вообще никто не нужен.
Анисья пожала плечами:
— Так Ренар её откуда-то с Востока привёз, а в тех краях, рассказывают, все друг друга травят без остановки, и яды такие хитрые. Ну, и он сам хорош.
Василиса удивилась:
— А почему тогда я жива? Яд некачественный оказался? Или меня теперь и отрава не берёт?
— Яд нормальный был, такой, от которого ничего не убережёт, как бы вообще не роса с чёрного лотоса. Это кошка твоя сумасшедшая тебя спасла.
Притянув к себе безвольно лежащую рядом Ликси, девушка поцеловала ей в чёрный бархатный носик и с благодарностью прошептала в поникшее ушко:
— Спасительница ты моя. Что бы я без тебя делала!
Лискси задрожала и начала рыдать, каяться, что опять не уследила, что во всём только она виновата, и Василисе нужно другую хранительницу искать…
Кошачью истерику успокаивали долго, но в конце-концов измученная Ликси немного успокоилась, и, всхлипывая, забралась на хозяйкино запястье, обвила его и заснула, продолжая вздрагивать, от чего по коже у девушки пошли холодные колючие волны.
Мирон отправил жену умыться и что-нибудь по-быстрому приготовить, присел рядом и начал рассказывать:
— Ну, ты упала, мы грохот услышали и выскочили. Та лежишь и не дышишь, эта — стоит в дверях и хохочет. И тут у тебя с руки как тень какая стекла, в кошку превратилась и на ведьму набросилась, всю изорвала. Ну, мы с ребятами эту гадину скрутили, кошку еле оттащили, а она к тебе на грудь вспрыгнула, и как заорёт! И Анисья в голос рыдает…
Дядька Мирон непроизвольно покрутил пальцем в ухе и продолжил:
— А потом она, ну, кошка, вроде бы как таять начала. И тут прямо из воздуха на вас падает какое-то чудище и начинает через тебя прыгать, туда-сюда, туда-сюда. Ну, тут кошка твоя опять проявилась, а ты оживела, села и как начала выражаться!
Василиса смутилась:
— Что-то не помню, чтобы я как-то особенно ругалась.
— Так, наверное, ты ещё без сознания была, потому и не помнишь. А красиво так слова сплела, я даже заслушалась, про Ренарову матушку особенно душевно получилось.
Мирон засмеялся и, посмотрев на покрасневшую девушку, попытался её успокоить:
— Да ты не переживай, когда без сознания — оно часто так выходит.
Чувствуя, как горят щёки, Василиса вдруг вспомнила:
— А чудище это где? Ну, которое прыгало?
Трактирщик кивнул на раскидистый смородиновый куст:
— Вот под ним и сидит, попрыгало и спряталось.
Василиса улыбнулась — вот и пригодилась новая знакомая, да ещё как! Слабым голосом она позвала:
— Лали, девочка, иди к нам, я хоть тебе спасибо скажу.
Из раздвинувшихся ветвей высунулась чёрно-рыжая мордочка, настороженно прислушалась, потом спряталась обратно. После недолгого шуршания кошка показалась целиком и робко, распластавшись по земле, двинулась к матрасу, безуспешно пытаясь спрятать хвосты — или хотя бы один.
Василиса затащила ей на колени и начала гладить, приговаривая:
— Вот, знакомься, дядя Мирон — моя спасительница, знаменитая волшебная японская кошка Бакэнэко, может мёртвых воскрешать. Я бы без неё…
Мирон внимательно оглядел хвосты, пробормотав, что два хвоста всяко лучше, чем ни одного, потом осторожно, одним пальцем погладил напрягшуюся спинку, и неожиданно взревел:
— Анисья!
Василиса с болезненным стоном схватилась за голову, испуганная жена вылетела из дверей со скалкой, выслушала короткий пересказ, и в мгновение ока накрыла для благодетельницы на вышитом рушнике роскошную поляну, пожалуй, побогаче, чем для самой спасённой: мясо сырое и варёное, рыба практически ещё живая и жареная, паштет, фарш, молоко-сливки-сметана… Степенно подошёл трактирный кот и положил с краю полузадушенную жирную мышь.
Потрясённая изобилием, молодая кошечка вопросительно оглянулась на Василису и, получив одобрение, приступила к трапезе. По жадности, с которой она накинулась на еду, было понятно, что жизнь в тропическом лесу была у неё не особенно сытая.
Анисья, разрываясь между желаниями притащить ещё еды, и понаблюдать на сказочной гостьей, шёпотом спросила:
— Зовут-то её как?
— Лали. Только вот русский она не понимает, только французский и вьетнамский. Мы с ней познакомились в…, ну, в общем, далеко отсюда.
— Лали? Лялечка, значит. И ничего, что по-нашему не говорит, по кошачьи-то наверняка умеет, вот Барсик наш и перескажет. Он, правда, не говорящий у нас, но уж объяснить-то сможет. А пока ты вот что ей скажи — пусть у нас жить остаётся. Это где же такое видано, чтобы кошка такая голодная была!
Выслушав перевод, Лали грустно помотала головой — нельзя ей с людьми жить, ведь в любой момент может её чудовище проснуться, и тогда она добрую хозяйку съест.
Анисья упёрла руки в крутые бёдра, и, возвышаясь над Лали как гора, с изумлением спросила:
— Меня? Она?
Лали несчастно кивнула — все знают, что бакэнэко обязательно своих хозяек съедают.
— Ну и страшная у вас там жизнь, — прокомментировал Мирон. — Не зря, значит, Горо к нам перебрался.
Анисья от него отмахнулась и продолжила допрос:
— Ну, допустим, съела, и не лопнула. И сколько ты меня переваривать будешь?
Объяснение, что переваривать не придётся — оборотень просто примет образ хозяйки и будет вместо неё жить, вызвало у женщины приступ хохота. Плюхнувшись на скамейку, она смеялась взахлёб, вытирая слёзы и всхлипывая. Успокоившись, Анисья встала, поманила кошку за собой и, показалв пальцем на две стоящие у крыльца огромные деревянные бадьи, спросила:
— Ведёрочки видишь? Большие?
Лали добросовестно обошла ёмкости по кругу, как бы считая шаги, и утвердительно кивнула. Анисья опять рассмеялась и продолжила ликбез по различиям между русскими и японскими сказками:
— Вот съешь меня, и придётся тебе эти бадьи, полные, по шесть раз на дню поросятам таскать, а перед этим в них отруби запаривать. У чудовища твоего мозги есть, оно, что не сообразит, что лучше как сыр в масле кататься, чем пахать хуже ломовой лошади.
Мирон виновато забормотал, что он-то всегда перетащить-помочь готов, и сынов надо припрягать, здоровые лбы, не развалятся, если по очереди. Анисья согласно кивнула, и добавила для Лали, что потом, после парочки перенесёнными помощниками бадеек, ей придётся ещё мужикам спину мазями растирать, их стоны выслушивать, а потом в трактире за стойкой стоять — вместо болезных.
Лали задумалась, потом неуверенно сказала, что чудовище, наверное, не захочет так жить — вот сидеть в шёлковом кимоно, любоваться на цветущую сакуру и играть на сямисэне оно готово. Так что, может быть, ей и стоит остаться, если здесь не всегда так холодно. Описание зимы привело кошку в трепет, и она решительно заявила, что такую погоду ей не пережить, если она даже сейчас мёрзнет.
Анисья прослезилась и взяла с «Лялечки» обещание наведываться в гости, хотя бы летом. Лали благодарно потёрлась обо все ноги и руки, быстренько доела остатки паштета, и попросила Василису:
— Ты меня отведи обратно, а то я не очень хорошо дорогу запомнила.
Девушка начала приподниматься, но Мирон придавил её к подушкам:
— И не думай. Ведь только что мёртвая была, да и головой чуть пол не проломила, тебе хотя бы несколько дней отлежаться.
Лали пристыженно засопела, крутанулась на месте и исчезла — только для того, чтобы через мгновение вернуться, волоча в зубах огромное манго. Затащить на матрас она его уже не смогла, аккуратно положила рядом и гордо заявила: