— Ты бы, девушка, им поутру холодного пивка притаранила. Там у порта, минут за пять добежишь, «Пьяная треска» с рассветом открывается — если вообще закрывалась.
Василиса решила, что совету последует, если только не проспит, собралась наконец-то лечь спать, но поняла, что заснуть даже в своей комнате не сможет: спящие распространяли богатую гамму ароматов, к которой добавился оставленный матросами неистребимый рыбный дух. Открытые окна ситуацию не исправили, потому что ветерок не только был слабым, но и дул в направлении комнаты, намертво утрамбовывая запахи внутри.
Пожав плечами, Василиса прихватила со своей кровати маленький плед и вышла в палисадник — то ли у неё разыгралось воображение, то ли действительно там пахло даже сильнее, чем в комнате. Подумав, что к ночным прогулкам пора бы уже и привыкнуть, она вышла за калитку и пошла к морю и, только очутившись не на набережной, а в каком-то незнакомом месте, поняла, что свернула не в тот проулок.
Почему-то направление к морю ощущалось очень отчётливо, и она начала петлять по узким улочкам, три раза переходила по висячим мостикам, и бесчисленное количество раз — под арками, чтобы в итоге оказаться на пляже крошечной бухточки. Порт остался где-то справа — за далёким волноломом виднелись верхушки мачт и одинокий парус.
Парус, как и следовало ожидать, был не алый, а грязновато-серый даже в ярком лунном свете. Василиса отыскала на берегу над маленьким обрывчиком удобное дерево с умеренно шершавым стволом, наклонённым, в отличие от пальм, в нужную сторону, завернулась в плед и удобно устроилась, свесив ноги к песку. Оказалось, что на нём очень удобно чертить носками кроссовок всякие кривые, напоминающие волны. Немного подумав, она разулась и большими пальцами нарисовала поверх них кривоватое сердечко, потом всё перечеркнула не менее кривым крестом, прислонилась головой к стволу и стала любоваться лунной дорожкой.
Издалека раздавались еле слышные обрывки песен и непонятные скрипы; недалеко от берега, прямо в середине дорожки, из воды серебряной лентой на мгновение вылетела стайка крошечных рыбок, а прямо за ними громко плеснула, хлопнув хвостом, крупная хищница.
Василиса, пробормотав «нас не догонят», поплотнее завернулась в плед и собралась подремать, но в очередной раз это не удалось: сзади послышались лёгкие шаги и кто-то уселся рядом. Скосив глаза, она увидела классический профиль Макса и обречённо вздохнула.
Макс свесил босые ноги и обвёл нарисованное сердечко, стерев и крест, и часть волн, потом молча прислонился к дереву и попытался накрыть Василисину руку своей. Руку она убрала под плед, ещё немного помолчала и равнодушно спросила:
— А где твой хвост?
Отстранившись, бывший свет очей удивился:
— Что ты имеешь в виду?
— Хвост, такой, с плавниками. Если ты русал — или как там муж русалки называется, у тебя должен быть хвост.
Макс явно обиделся:
— Это всё, что тебя интересует?
— Позавчера я много бы вопросов задала, а сейчас — да, только про хвост.
— Ну, хочешь, я на коленях буду прощения просить?
Василиса лениво сказала: — Не-а, — и отвернулась.
Соскочив на песок, морской бог с голым торсом и почему-то в джинсах, начал нервно расхаживать взад-вперёд, потом остановился, поймал взгляд девушки, и серьёзно сказал:
— Прости. Но я действительно Морену люблю. Как только открыл тогда глаза, увидел её лицо — и понял, что, если без неё — мне безразлично, буду я жить или нет. У нас с тобой по-другому было — хотя, если бы не всё это, думаю, что мы были бы счастливы, и долго-долго жили бы вместе.
— Ага, пока чья-нибудь смерть, скорее всего — твоя, преждевременная, нас бы не разлучила. Или открывание глаз после очередного спасения… Думаю, что по-другому было не у нас, а у тебя. Может быть, я потом по этому поводу ещё поплачу, потому что у меня это было… ладно, проехали. Но это маловероятно, я ведь тебя действительно отпустила — тогда, на кладбище, и ты об этом знаешь. А твоя девушка, видимо, нет, или просто тебе не верит, иначе не пыталась бы меня утопить.
Макс взвился:
— Она не такая.
— Да? А в воду меня твоим мороком заманивать, каппу прислать, чтобы наверняка…
— Ты не понимаешь. Морена меня так любит, что готова была тебя русалкой сделать, чтобы я снова мог выбирать. Понимаешь, мы много разговариваем, и я часто тебя вспоминаю, когда о земной жизни рассказываю — мол, мы с Васькой… Ну, потому что последние годы мы с тобой всегда вместе… Вот она и подумала… И потом, ты ведь пошла ко мне, если бы не пошла — ничего бы и не было.
Василиса устало поинтересовалась:
— Не пошла? На песню сирен? Ты сам-то веришь? Или чувство собственной незаменимости глаза застилает? А меня твоя селёдка спросила? И вообще, мудрый шаг: выбор у тебя был бы очень тяжёлый: между царицей морской, которая тебе жизнь спасла, и русалкой новодельной, необученной.
— Она не селёдка! И не царица!
— Хорошо, женщина с рыбьим хвостом, она же принцесса — тире — царевна — те же яйца, только в профиль.
— Раньше ты не была такой грубой.
— И что?
— В смысле? Я говорю, что ты…
— В очень простом смысле. Ты хотел услышать, что это жизнь без тебя меня такой сделала, и ещё немного покаяться или даже порвать на себе волосы? Не получится, и по очень простой причине: предположим, я стала грубой, или толстой, или худой, крашеной, стриженой, с пирсингом или вообще занялась бодибилдингом пополам с армрестлингом — каким боком это тебя касается, и почему ты считаешь, что имеешь право эти изменения комментировать?
Макс отступил на шаг и сказал:
— Эээ…
Василиса внезапно перешла из состояния озверения, в котором она последние фразы разве что не прокричала, к состоянию иронического пофигизма, поэтому радостно процитировала любимых кошку и преподавателя:
— Исключительно богатый словарный запас.
Теперь Макс обиделся по-настоящему и, похоже, расстроился:
— И злой такой не была. Я просто о тебе беспокоюсь.
— Главное, чтобы твоё беспокойство не принимало материальные формы. Даже не знаю, как тебе объяснить, что ты — прошлое, тебя нет, ты — памятник на могиле, под которым закопана фара от Харлея, и мне ты не нужен — ни в живом виде, ни в хвостатом. Компран?
Макс грустно кивнул, помялся, но продолжил:
— Нам ведь придётся встречаться. Морена в ваших Советах участвует, с совещательным голосом. У них, то есть — у нас, свои заморочки с проходами и переходами. Ну, а я её сопровождаю.
— Понятно. Так вот к чему всё это было. А я ведь уже сказала, что мне твоя личная жизнь безразлична, если по-научному — монопенисуальна. Могу поклясться на единственной и обожаемой кошке, что лицо Морене расцарапывать не буду, и даже слюной в её сторону не плюну. Успокоился?
Макс рассмеялся, сел рядом и обнял Василису за плечи:
— С трудом, но дошло, правда — не до конца, наверное, я по натуре — гнусный собственник. И теперь чувствую себя последней свиньёй — я ведь тогда тебя у Гришки отбил, а сам — вот, без меня вы бы теперь… Хотя, наверное, у вас всё хорошо, поэтому ты так быстро и в себя пришла.
— У какого Гришки?
— А ты много Гришек знаешь?
— Слушай, ты бредишь, он на меня даже не смотрел.
— Ага, потому что даже дышать в твою сторону боялся — как же, королева курса — и деревенщина неотёсанная, из Нижних Васюков.
— Из Крёкшино.
— В смысле?
— Заладил, всё тебе смысл подавай. Это Гришина деревня так называется.
— Ну, раз даже название родовой деревни знаешь, значит, у вас действительно всё хорошо…
— У нас — просто отлично, он через месяц женится на Инге, в которой души не чает, а я буду подружкой невесты.
Макс злобно дёрнул себя за волосы, посмотрел на пустые ладони, понял, что ничего не оторвал, безуспешно подёргал ещё, и злобно прокомментировал: