— Дюша. И никак иначе.
Мрачный ключник наконец-то добрался до смеющейся компании и недовольно осведомился:
— По какому поводу веселье?
Василиса непроизвольно вздрогнула: все, знакомые с Никифоровой дольше минуты, мгновенно осознавали, что разговаривать с ней любым тоном кроме почтительно-восторженного — не что иное, как изощрённая форма самоубийства. И Внучка свою репутацию в очередной раз подтвердила:
— Мы, дорогой, обсуждаем, какая диета для тебя будет полезнее. Василиса-младшая обещала несколько вариантов предоставить, правда, они все одинаково неприятные. Васильева, просветите нашего достопочтенного, что ему будет нельзя вкушать, буквально с завтрашнего дня.
Деян Силыч испугался и, похоже, не столько гнева Никифоровой, сколько непонятного наказания. Девушка его даже пожалела и, вместо того, чтобы перечислять запретные пироги-варенье-картошку, радостно объявила:
— Куриную грудку можно. Варёную. Без соли, — и инстинктивно поморщилась.
Ключник жалобно посмотрел на Внучку, понял, что сочувствия не дождётся, и махнул рукой:
— А, где наша не пропадала. Трём смертям не бывать…
Откровенно веселящийся Кощей сделал страшное лицо и зловещим шепотом напомнил:
— Так одной-то не миновать. Ты уж береги себя, а то с голоду и концы отдать не долго.
Деян Силыч огладил массивные бока и степенно ответил:
— Ты за меня не переживай. Пока толстый сохнет, худой — сам знаешь, что…
Сделав шаг вперёд и картинно отставив ногу, чтобы продемонстрировать весьма достойную фигуру фигуру, Кощей начал снисходительно объяснять, сто в диетах он не нуждается, и к тому же — бессмертный, соответственно, подобная участь ему не грозит, но внезапно замолк и уставился на торчащий из кармана ключникова свиток, который начал наливаться красноватым сиянием. Выругавшись вполголоса, Деян Силыч вытащил документ и сунул его в руки Никифоровой:
— Вот, разбирайтесь.
— Что это?
— Только что доставили из божественной канцелярии. Адресовано тебе как главе Совета. Претензия на нарушение условий аренды Олимпа. Ты читай, читай…
Пробежав глазами первые строки, Никифорова поморщилась и протянула свиток Морене, прячущейся за спиной Василисы:
— Опять твой красавец отличился. Ладно бы, сам — так он и Урманова с собой потащил. Вы, девицы, хоть в курсе, зачем они в божественные чертоги полезли?
Девушки переглянулись и ответили в унисон:
— Они просто по горам гуляли.
— Хорошая прогулочка получилась. Потоптали, измяли, оборвали, да ещё кому-то из младших богов форму носа испортили. И как теперь разгребать это будем? Хотя я уже должна была бы привыкнуть…
Василиса выдернула у подруги кляузу, внимательно изучила не очень длинный текст, и успокаивающе прокомментировала:
— А ничего разгребать не придётся. Озаглавлено «Претензия», а начинается со слов «информируем вас». Ну, сказать спасибо за информацию, и всё — они ведь ничего не требуют. И подписано секретарём канцелярии. Не слишком ли нагло для какой-то неизвестной нимфы Фетиды посылать претензии главе Совета Хранителей?
— Это она вам, малограмотным, неизвестная. А вообще-то она — матушка Ахилесса, и фактически глава канцелярии, Гермес там даже не появляется. Ну, что ничего не требуют, это хорошо, хотя странно и настораживает. Там не написано, что они там потоптали и кому нос свернули?
Василиса отрицательно поводила головой, и опять развернула свиток — проверить, но её остановила Никифорова:
— А вот мы сейчас сами у голубчиков спросим, — и она развернулась к шатру, у входа в который стояли Макс и Гриша.
Глава 22. Двери закрываются
Макс, повисший на плече у Гриши, который и сам не очень уверенно стоял на ногах и держался за колонну у входа в шатёр, заметил обращённое на них неблагосклонное внимание, и локтем пихнул приятеля в бок. Григорий встрепенулся, попытался сделать шаг вперёд, и чуть не упал. После этого парни потоптались на месте и сосредоточенно двинулись вперёд.
Василиса, приоткрыв рот, следила за странным акробатическим номером: сладкая парочка, держась друг на друга, синхронно выдвигала вперёд правые ноги, но на свою наступал только Гриша. Макс сначала заваливался направо, потом наступал на левую ногу, и теперь уже Гриша заваливался налево, цепляясь за Макса. Тем не они, ритмично раскачиваясь, медленно продвигались к цели.
Тем временем количество зрителей увеличилось: в первый ряд протолкались две француженки, заинтересованно приглядывающиеся к потенциальной добыче; пожилая японка в сопровождении явной родственницы двухвостой Лали подошла к Никифоровой и, непрестанно кланяясь, начала что-то ей объяснять; над всеми нависла голова супруги Горыныча. Подошедшая последней Ласковая Анни охнула, сочувственно посмотрела на Василису, подняла ладони, и плотный поток воздуха рванулся к страдальцам, приподнял их и перенёс к девушкам.
Макс оказался рядом с Василисой, а Гриша — лицом к лицу с Мореной. Посмотрев удивлённых девушек, Анни хихикнула, пошевелила пальцами, и два крошечные вихря поменяли парней местами. Те ошеломлённо заозирались, потом поняли, что мучительный путь завершён, улыбнулись и, протягивая девушкам на раскрытых ладонях маленькие, сверкающие серебряными бликами цветочки, хором сказали:
— Вот, это тебе.
Француженки завистливо заахали, Кощей неинтеллигентно присвистнул, японка замолчала на полуслове и засеменила вперёд. Тави подошла к Максу сбоку и начала осторожно принюхиваться к ладони, стараясь не коснуться лепестков даже кончиками усов.
Василиса осторожно, чтобы не повредить хрупкое чудо, взяла предназначенный ей цветок и восхищенно замерла: белоснежные лепестки, соприкоснувшись с её кожей, раскрылись, увеличились в несколько раз, превратив невзрачный бутон в сияющее подобие гигантского эдельвейса. Из середины цветка взметнулись хрустальные ленты света, обвили всё ещё соединённые ладони Гриши и Василисы, вспыхнули и исчезли. А цветок погас и уменьшился, притворившись обычным горным недомерком.
Прдоспевшая от шатра бабушка Василисы недоверчиво оглядела сначала Василисц с Григорием, потом Макса с Мореной, завороженно смотрящих друг на друга, и констатировала:
— Не думала, что ещё когда-нибудь такое увижу. Ну, раз так, совет вам да любовь…
Василиса пристроила живой и пульсирующий бутон в волосах и поинтересовалась:
— И что это было?
Ответила ей почему-то не бабушка, а Никифорова:
— А была это «хрустальная звезда», в народе её ещё называют «цветок истинной любви». Нужны пояснения? Только вот до сих пор почти никто из ныне живущих его не видел, только легенды люди друг другу пересказывали. Пока ваши красавцы не решили его у богов похитить. И с кем вы, скудные разумом, сражались?
Макс с Гришей переглянулись, начали говорить одновременно, потом замолчали, и Макс отступил на шаг назад, наступил на больную ногу и зашипел сквозь зубы. Гриша не стал повторять его ошибку и не двинулся с места. Стараясь не дышать в сторону слушателей, он начал сбивчиво объяснять:
— Ну, мне хорошие люди рассказали, что есть такой цветок и объяснили, где он примерно растёт. И тут такой случай, почти на месте, и Макс сразу согласился. Так мы же не знали, что он особо охраняемый. А этот вылез и сразу в драку…
Никифорова, сдерживая смех, уточнила:
— Полагаю, он — это Дионис?
— Ну. Так ведь он не сказал, что бог, а сразу Макса подшиб. А потом я его немного тоже…
— А потом он тебя?
— Нет, ногу я подвернул, уже когда мы спускались. Вообще-то мы с Доней потом помирились, и цветы он нам сам подарил, честно, кгда узнал, для кого. И даже обмыть это дело предложил. Ну, отказываться-то было неловко, вот мы немного и выпили. Но я обещал ему, как только домой попаду, вина из красной смородины передать, и самогона на кедровых орешках, у нас как раз четверть непочатая с того года осталась.
Никифорова одобрительно кивнула:
— Это правильно и очень дипломатично. А самогон — именно то, чего на Олимпе до сих пор не хватало. Ну, будем надеяться, что боги выживут. А теперь — к делам нашим скорбным.