Ликси внимательно проинспектировала ограду, одобрительно мявкнула, а хозяевам предложила есть мышей самим, затребовав ежедневных поставок пиццы — потому что пицца, как и сливки, совсем не еда, а подпитка для нежной кошачьей души.
Последний день наступил неожиданно. Вставать пришлось рано — через три часа нужно было оказаться в земной части Гришиной деревни, со всеми попрощаться, перейти в сказку и сразу же оттуда — прибыть на Олимп, двери закрывать. Конечно, можно было переехать и вчера, чтобы ночевать уже на новом месте, но было как-то грустно уходить, не попрощавшись со старым домом.
Привычный заоконный пейзаж из крыш, труб и редких пятен зелени выглядел теперь, при расставании, даже романтично. Гриша, стоявший в обнимку с Василисой у окна, поцеловал жену и попытался успокоить:
— Не переживай, год — это ведь не так уж много. А соскучишься по здешнему смогу — всегда ведь навестить сможешь.
Василиса встрепенулась:
— По поводу смога… Мы ведь противокомариную сетку так и не купили, сбегай, а? Она в соседнем хозмаге есть. А я пока сумку последнюю соберу и ключи соседке оставлю, для квартирантов.
Гриша обречённо вздохнул и пошёл к дверям, пообещав вернуться через пять минут — и чтобы она была готова и не вздумала вспомнить про что-то ещё. Через пять минут он, естественно, не вернулся. Через двадцать Василиса забеспокоилась а через двадцать пять раздался телефонный звонок и вежливый голос попросил госпожу Васильеву, Василису Васильевну.
Чуть не потеряв сознание от ужаса, девушка опустилась на диван и, постепенно успокаиваясь, выслушала новость о том, что её друг задержан за хранение наркотиков и пока находится в отделении полиции по соседству. И положение его сильно осложняется сопротивлением представителям власти с нанесением им огромного количества травм. Если она хочет повидаться с приятелем перед отправкой в СИЗО, и, тем более, передать арестованному какие-то вещи, ей лучше прибыть незамедлительно и обратиться к звонящему, оперуполномоченному Иванову, который за молодого человека и его девушку искренне переживает.
Василиса облегчённо вздохнула, ещё раз выслушала подчёркнутое напоминание про вещи, и обещала быть очень, очень скоро. Подхватив сумку, она отдала соседке ключи, расцеловалась с ней на прощание, и через пару минут уже входила в отделение.
Встретивший её лейтенант был крайне предупредителен и тут же проводил девушку к клетке, где на большом рулоне сетки в одиночестве понуро сидел её муж с огромным синяком под глазом. Василиса очень вежливо поинтересовалась, может ли она поговорить с задержанным не через решётку, потому что вопросы будут обсуждаться деликатные, так что кричать не хочется. Лейтенанта её идея явно обрадовала, и он, поддерживая Василису под локоток, проводил её в обезьянник и защёлкнул замок:
— Не переживайте, это правила такие. Как только скажете — я вас сразу выпущу. А тем временем и человек один хороший подъедет, который вашу проблему поможет решить. Вы меня понимаете?
Василиса мило поблагодарила доброго оперативника, подтвердила, что абсолютно всё поняла, пытаясь попутно вспомнить все нарушенные им статьи уголовно-процессуального кодекса, подошла к Грише, и, встав вполоборота к решётке, громко спросила:
— Ну, что, допрыгался?
Краем глаза она продолжала наблюдать за немедленно приклеившимся к телефону лейтенантом и совершенно не удивилась, когда за его плечом на мгновение мелькнуло лицо Анатоля. Отойдя на шаг от Гриши, Василиса прислушалась, и с удовольствием приняла к сведению передаваемую натужным шёпотом информацию о том они оба здесь, под замком, и никуда не денутся, а девица сообразительная, к переговорам явно готова, а про монеты он, как и велено, не спрашивал.
Потом трубку вырвал Анатоль и начал истерическим шёпотом требовать, чтобы переговоры вёл он сам, мол, в силу старого знакомства и знания всей подноготной… Не дослушав до конца, она заставила мужа подняться, всучила ему сумку, потёрла колечко, представила себе избу в полуопустевшей деревне и громко сказала:
— Домой!
Метнувшиеся к клетке при звуке её голоса лейтенант и Анатоль успели увидеть только тающие в воздухе силуэты. И, самое возмутительное, исчезая, эти призрачные фигуры целовались.
Эпилог
Прощание с родителями пришлось скомкать, отказавшись от посиделок и, заодно, от возможности пообсуждать Гришины синяки — время поджимало. В собственном доме, бросив мужа на попечение немного ошарашенного свалившейся ответственностью домового, Василиса рванула на Олимп, где была удивлена простотой технологии закрытия проходов: просто отстоять небольшую очередь, пообщаться со знакомыми и незнакомыми, приложить кольцо к огромному сияющему стержню, ответить на вопрос, почему она такая растрёпанная, хором заданный наблюдающими за процедурой бабушкой и Никифоровой — и всё, можно возвращаться.
Дома её встретил любимый муж, который тут же был обласкан и захвален за спасённую сетку. Таинственно улыбаясь, он поманил Василису за дом:
— Смотри, он буквально минуту назад изменился.
Василиса восхищённо ахнула: на взгорочке красовался исполинский дуб, разметавший по сторонам колья и жерди. По стволу вилась толстая золотая цепь, по которой разгуливала самодовольная Ликси в натуральную величину, а на ветвях, ближе к макушке, сверкали крупные жёлуди.
Домовой Филимон уныло бродил по опустевшему дому. Пусть и главный хозяин, и почти вся семья остались на месте — а всё равно тоскливо. Деревня опустела, и поговорить теперь совсем не с кем. К тому же Григория он любил больше других младших, а без суматошливой Василисы и вообще вдруг стало как-то тихо пусто. И закрытие дверей он сразу почувствовал — как половину мира вдруг отрезало.
И вообще, что это за глупость — сказочный мир закрывать. Испокон веку ведь туда-сюда ходили, и никакого вреда от этого не было. Нет, неправильно решили, уж им-то, исконным и прирождённым, могли бы проход оставить. Нужно будет к лешему сходить, посоветоваться — тот сразу заявил, что никуда из своего леса не двинется.
У Филимона тоже даже в мыслях не было свой дом бросать. Младшего своего с Григорием наладил — это да, так всё равно пора было его отделять, а куда здесь отделишь, если всего в десятке домов люди остались?
А ещё можно совет общий провести, со всеми домовыми. Леших — своего и заречного — позвать, мавок, что остались, ещё семейство лис-оборотней с хутора, а заодно и выяснить, сколько сказочного народа этот мир выбрало.
А потом — всем миром челобитную написать, чтобы, значит, к родне ходить можно было. Филимон вспомнил позапрошлогодний Совет и поёжился — главное, чтобы не превратился общий сбор в безобразную пьянку — что в прошлый раз мавки вытворяли!
И тут его взгляд упал на большой куль с приготовленными в дорогу пирогами, сиротливо лежащий на скамье. Он аж за голову схватился: забыли! А в новом доме-то — ни еды, ни посуды распакованной. Схватив пироги, домовой машинально рванул по знакомой, протоптанной лешим дорожке, и через мгновение уже вручал ещё тёплый мешок недовольному сыну:
— Что ты, батя, суетишься? И без пирогов бы прожили — я-то на что здесь тобой же поставлен?
Филимон огляделся и от изумления аж сел на землю и завертел головой:
— Подожди, а как я сюда попал? Ведь двери-то закрыты.
Сын солидно огладил бороду:
— Не всё вам там положено знать. А нам тут объяснили, что ежели кто сам, без проводника пройти может — то пожалуйста. Я тебя сейчас запишу, где положено, как постоянного гостя, и заходи, когда захочется, если дел особых нет. Но уж не слишком часто, чтобы хозяев не тревожить.
— А чем они таким заняты? Вещи разбирают? Это да, там на весь год работы хватит.
Сын довольно усмехнулся и назидательно ответил:
— Вещи — это моя забота. А хозяева занимаются чем обычно — целуются.