Бабка сидела на берегу омута, оглянулась тяжело, показалось Анне, что полыхнули глаза ведьмы огнем.
— Я тут это.. — порядком испугавшись, залепетала Анна.
— Вижу! А знаешь ты, девка, что грех это, большой грех — чужого мужика к себе привязывать?
Анна потупилась.
— Чего принесла — показывай!
Старуха влезла в узелок, выудила хлеб и овощи и, бросив на дорогу, расхохоталась:
— На кой мне трава твоя! Мяса хочу! Младенчиков невинных!
Раскричались вороны в подпев хохоту, послышались завывания и улюлюкания в лесу за омутом. Анна в ужасе развернулась, было, чтоб припустить обратно к деревне, но бабка неожиданно схватила её костлявой жилистой рукой, придвинулась близко-близко и задышала в лицо жарким гнилым дыханием
— Что, девка отдать готова за парня?
Анна удивлённо уставилась на старуху.
— А что ты хочешь?
— Душу твою, конечно. Но душа у тебя, смотрю, мелкая. Много ль с неё выпьешь. Приведи мне человека невинного, чистого, как снег первый. Младенца мне принеси и утопи в омуте! Тогда и Степан твоим будет.
Анна отшатнулась в ужасе, моргнула — стоит одна посреди поля. Ни старухи, ни узелка, ни криков. В тумане вернулась домой да упала на кровать.
С тех пор Анну начали преследовать слова старухи. Каждое известие о новорожденном в деревне — словно нож по горлу. Так счастье её близко и так невозможно.
Приближался день свадьбы Насти и Степана. Анна ночами не могла спать. Лежала, раскидавшись на жаркой кровати и думала, думала, думала.
Красть младенца и топить его в омуте — дело ужасное, но мысль, что Степана она скоро потеряет бесповоротно, не давала ей покою. И однажды Анну осенило: старуха сказала, нужна ей душа чистая. А это ж необязательно младенец. Вон, Наська, убогая — зла никому в жизни не причинила. Над муравьём раздавленным и то рыдать готова.
И Анна начала действовать. Подружилась с Настей, начала ей нашёптывать, что Степан — не дурак на других девок поглазеть. Растает настина молодость — уйдет Степан к другой. А если девка до свадьбы ночью не побоится и умоется водой из Мельничьего омута, то красота её сохранится до самой смерти. В конце концов Настя подружкиным словам поверила и ночью побежали они к омуту. Настя наклонилась над гладью зачерпнуть воды, а Анна и столкнула её.
Утром родители хватились Насти, искали всей деревней, облазили все окрестные леса и овраги, речки и колодцы, но девушку так и не нашли. Степан погоревал с месяц да и, неожиданно для всех, женился на Анне.
Та поначалу нарадоваться не могла на мужа, но потом началось страшное: Степан запил. А пьяный был он страшен, колотил Анну, даже когда она уже ребенка носила. Младенца она тогда потеряла, сама чуть в крови своей не утонула и чудился ей в беспамятстве хохот ведьмы.
— Отдай младенчика, отдай!!! — Кричала старуха.
Вскоре началась война, Степана забрали на фронт, и домой он больше не вернулся. Получила Анна похоронку, спрятала её подальше и больше Степана не вспоминала. После войны мужики домой не вернулись. Бабы старели, дряхлели, только Анна оставалась все такой же, как и в молодости. Косились на неё в деревне недобро, да вскоре кто умер, кого дети забрали из глуши и осталась Анна одна в деревне. А потом снова начали появляться люди. Правда, что это были за люди, Анна даже думать боялась. С виду вроде человек — человеком, а присмотришься — что-то не то с ним. Чертовщина какая-то, словно марево вокруг вьётся. И глаза у всех мёртвые, чёрные, бездонные. Анна даже съездила в церковь, приняла крещение, икон навезла, ночью к дверям не подходила.
А однажды в деревне появился Степан!
Анна, как его увидела, аж обомлела. Замерла посередь дороги, прижала платок ко рту.
— Степан!?
Мужчина оглянулся, оглядел ее с ног до головы.
— Вы, — говорит, — ошиблись. — Меня Иван зовут. Недавно с женой мы тут. А вы давно здесь живёте?
— Да всю жизнь, считай и живу.
Не было в Иване ничего бесовского, Анна и успокоилась. Скоро и сдружилась с соседями. Да так сдружилась, что через год узнала, что беременна.