Жильцы в основном преклонного возраста: из-за убийства девушки молодые семьи перебираются ближе к центральному району. Стареют площадки, пустует детский сад… Прискорбная часть города. Бабушки и дедушки облагораживают дворы цветами и устраивают коллективные посиделки, чтоб совсем уж не заскучать в одиночестве без своих детей. Но это не облегчает груз Скверны.
Стоя в дверях автобуса, я из двух зол не могу определить меньшее: в страхе вернуться на съёмку, либо проведать маму и выдержать мрачность Лесной улицы? Водитель громко откашливается, напоминая, что пора бы выйти. Я нехотя надеваю одну чистую варежку, а грязную сворачиваю и складываю в карман. Салон покидаю, трижды убедившись, что пакет — в руках. За мной с шипением захлопываются двери.
Отступать некуда.
Битый час я топчусь на остановке, смотрю в телефонную книжку мобильника, не зная, что делать. Звонить запрещено. Мама работает по ночам в местном универсаме и не высыпается днём, беря дополнительные смены. Позвонить равно выдернуть из сна и испортить настроение.
Я набираю сообщение, но слова не складываются: что написать? «Хочу поговорить», «Одолжи сорок рублей на автобус», «Марк исчез, поэтому приехала к тебе»? Что из перечисленного — правда? Не знаю. Да и бессмысленно дёргать маму сообщениями. Услышит, проснётся, разозлится… Как всегда, всё испорчу.
Буду ждать у входа в универсам. Магазин ближе и… безопаснее.
— Витьк, это, выздоравливай! Чего в новый год-то болеть?
— Да опять давление скачет. Отлежусь и Лиду зайду поздравить, ей же ночь работать одной.
— Угу, винишко-то пару бутылок захвати, она благодарна будет. Хотя и так поддатая придёт… С лета не просыхает.
— Кхм, ну, Настя, счастливого года! — попрощавшись в дверях универсама, на порог торопливо выходит мужчина в чёрном пальто. Стало быть, Витька. Воротник поднят до носа, глаза щурятся и хмурятся от непогоды, под мышкой торчит газетный свёрток с чёткой бордовой надписью: «Каток, ёлка и глинтвейн — встречайте праздник на площади!»
Ветер словно льдистыми иглами пробивает насквозь. Стоя под козырьком универсама, вся продрогшая, я мельком смотрю на Витьку и отворачиваюсь, чтобы слиться со стеной. Но он замечает меня и подходит с вопросом:
— Здравствуйте, с наступающим! Вы кого-то ждёте?
Не отвечаю.
— В магазине тепло, заходите, — настаивает Витька. Он окликает Настю, подойдя, похоже, снова к дверям: — На-а-асть! Тут девушка мёрзнет, впусти погреться! — И обращается ко мне, коснувшись локтя: — Не стойте на морозе, вечереет, вы заболеете.
Я отдёргиваю руку.
— Не т-трогайте м-меня.
— Э-э… Как скажете. Я помочь хотел. Если передумаете — не стесняйтесь, заходите. Счастливого Нового года и вам, пожалуй.
31 декабря, за 4 часа до…
Мать подходит на работу к восьми вечера. Уже темно, ветер продувает насмерть, метель кружит над Скверной, как стая ворон. Я не чувствую лица, и сопли уже замёрзли.
— Какие люди! И без охраны?
— И т-теб-бе п-прив-вет, м-м-мам.
— Отморозила зад, пока ждала? Чё ж в магазине не греешься? А, не отвечай. Знаю-знаю. «Не хочу доставлять неудобства, мам». Старая песня, слышали. Со мной-то не так страшно зайти, а? Пошли. Чаем напою и бутеры дам. Потом расскажешь, что случилось.
Послушно иду за мамой, едва передвигая ноги. Отморожен, кажется, даже мозг. Думать трудно, ходить тоже, с матерью говорить — подавно. Когда я вижу её, включается привитый рефлекс держать рот на замке и подчиняться.
— Доброго утречка, Лид, — здоровается с мамой грузная брюнетка, подсчитывая выручку за день. В нашу сторону не смотрит. Покусывает зубочистку, звенит кольцами браслетов и шуршит деньгами, притопывая пухлой ножкой в такт песни на радио.
— Привет-привет. Ты одна работала?
— Угу, Витьку довела гипертония, ушёл пораньше. Директриса в отпуске, сменщица в отгуле — на кассе и во всём магазине я одна. Зашиться можно, особенно с поставкой и выкладкой. Народец хоть успокоился! Купили уже всё, салаты готовят. Новый год так-то, Лидк. Жалко, что на работе встречаешь, но без тебя завтра на полках нечего будет взять… О, представляешь, девчонка какая-то полдня болталась на проходной, так и не зашла. Звали с Витькой, не дозвались. Не бомжиха, а стояла, как бездомыш, и мёрзла. Ждала, что ль, кого-то… Я приглашала зайти, а она отворачивалась. Странная, наркоманка, что ли… О?