На островах было много птиц, особенно часто попадались утки чирки, в зарослях тростника водились лисицы и мелкие животные, в ручьях плескалась рыба…
Земля приближалась. Уже можно было различить над невысокими холмами струйки дыма, уловить едва слышный, но такой необычный в море запах сухой травы.
На юте собралась группа офицеров. Бугенвиль посмотрел на высокую фигуру шевалье дю Гарра. Что это за человек? Немногословный, всегда хмурый, он почти никогда не улыбался, а смеялся отрывисто, точно лаял.
Вот шевалье де Бурнана и де Бушажа понять нетрудно. Это простые люди, совсем не похожие на представителей «дворянства шпаги». Оба невысокого роста, по-галльски черноволосые и светлоглазые, они чем-то походили друг на друга, несмотря на различие характеров: де Бушаж — главный штурман экспедиции и математик — был романтически увлечен морем; у де Бурнана — молодого, но уже опытного моряка — некоторую сухость полностью искупали усердие и преданность делу.
Постепенно палуба заполнялась людьми: всем хотелось посмотреть на острова, которые еще столь недавно служили предметом споров с Испанией. Старая католическая держава предъявила на них свои права на том основании, что они географически очень близки к ее владениям в Южной Америке. Такое толкование своих прав было более чем сомнительным. Но не ссориться же со своим союзником из-за жалкого клочка земли! И французский двор взмахом пера Шуазеля отказался от этих островов.
На палубу осторожно вылез человек в коричневом камзоле и желтых башмаках с пряжками — корабельный письмоводитель Сен-Жермен. Он расхаживал на шканцах, как бы принюхиваясь к ветру.
В последние дни, во время перехода из Монтевидео, корабль жестоко трепало штормом. Сен-Жермен, страдая от морской болезни, не показывался на палубе. Да и во время плавания к берегам Южной Америки письмоводитель проводил целые дни за картами, раскладывая пасьянсы. Подойдя к отцу Лавессу, который давно уже появился на палубе, Сен-Жермен стал с ним о чем-то разговаривать, неуверенно держась одной рукой за планшир.
Раздалась громкая команда Дюкло-Гийо, и матросы в синих куртках и белых штанах быстро поднялись по вантам и разбежались по реям. Фрегат замедлил ход.
Поскрипывали снасти, шелестела вода за бортом, раздавались резкие отрывистые крики морских птиц. Бугенвиль с удовольствием смотрел на коренастого Дюкло-Гийо. Когда он отдавал приказания, повторяемые боцманами, то каждый раз делал нетерпеливый жест рукой.
Бугенвиль вспоминал… Малочисленная канадская армия французов, теснимая англичанами. Стоны раненых и умирающих после атаки на Тикондероге, хлюпающая под сапогами болотистая почва, провисшие от дождя грязные палатки французского лагеря. Сам он, едва оправившийся после сабельного удара. Каким контрастом всем им, измученным переходами, битвами и ранами, был человек, появившийся в лагере в мундире лейтенанта флота, пышущий здоровьем и жизнерадостностью. Бугенвиль тогда и предположить не мог, что этот человек сделается его спутником на долгие годы жизни. Пьеру Никола Дюкло-Гийо было тогда 35 лет, а плавал он уже почти четверть века.
Представляясь Бугенвилю, он сказал, что командовал дивизионом легких судов в Сабль Делонне, а затем был направлен «с исполнением тех же обязанностей» в Канаду. В конце ноября 1758 года Бугенвиль вступил на борт каперского судна «Виктуар», которым командовал Дюкло-Гийо, чтобы доставить французскому двору отчет, испросить милости короля и привлечь внимание министров к положению в Канаде и состоянию армии.
Казалось бы, Бугенвиль, перенесший все невзгоды и ужасы войны, мог немного отдохнуть на «Виктуаре», собраться с мыслями, оправиться после ранения. Но он не привык праздно отдыхать и использовал каждую свободную минуту, чтобы изучать морское дело.
Бугенвиля поразило, что с того дня, когда человек впервые отважился выйти в открытое море, методы кораблевождения по существу мало изменились и оставались очень несовершенными. Даже у родных берегов корабль мог всегда потерпеть аварию из-за неточностей в счислении курса. А сколько открытий оказались утраченными только потому, что мореплаватели не могли точно определить широту и долготу вновь «обретенных» земель! И он подробно расспрашивал капитана о том, как тот ориентируется в море. Бугенвиль по поручению капитана вел шканечный журнал и многие часы проводил вместе с Дюкло-Гийо, склонившись над картой.
Рейс «Виктуар», наверное, никогда не забудут все те, кто был тогда на корабле. Бугенвиль хорошо помнил строки, которые занес в свой дневник:
«…На север от Азорских островов море стало бурным, а ветры достигали ураганной силы… Управлять кораблем почти невозможно… Нам приходится терпеть на этой посудине страшные бедствия. Не знаешь зачастую, как поступить. Кажется, опасность грозит отовсюду. Волны все время увеличиваются, гуляют по палубе. Нам нечем обогреться, скот и птица, взятые на борт в Канаде, погибли. Сырость и холод мы терпим несколько дней. Матросы молят бога, чтобы добраться до берега живыми».
Именно во время этого плавания Бугенвиль и услышал впервые о Малуинских островах. Дюкло-Гийо нередко бывал в этих водах, ходил вдоль побережья Патагонии, дважды огибал мыс Горн, открыл новую землю, которую назвал островом Святого Петра.
…Корабль осторожно втягивался в узкую длинную бухту. Матросы непрестанно проверяли глубину лотом. За кормой фрегата тянулся длинный шлейф пузырчатых водорослей.
К Бугенвилю подошел шевалье дю Гарр. Как бы угадывая мысли капитана, он сказал, указывая на скалистый берег:
— Эти острова, мосье капитан, теперь по праву, а скорее без всякого права принадлежат испанцам. Но, послушайте, мосье, что нам мешает обосноваться в северной части островов, которые, по слухам, теперь заняли англичане? Ведь мы здесь, до прибытия отставших испанских фрегатов, полные хозяева, и нанести маленькую неприятность английскому флоту, право, будет не лишним.
Бугенвиль с недоумением посмотрел в бледно-голубые глаза шевалье. Вот наконец-то заговорил и он. Но что предлагает этот человек?
— Вспомните отношения между Испанией и Португалией в колониях, — продолжал дю. Гарр. — Хотя эти державы и не воюют, они постоянно перекраивают границы своих заокеанских владений.
— То, что вы предлагаете, мосье, — сухо сказал Бугенвиль, — означает напасть на англичан без объявления войны. Я удивляюсь, как вам могли прийти в голову подобные мысли…
Он отвернулся, подчеркивая этим, что не желает слушать более подобных разговоров на палубе своего корабля.
— Черт возьми! — громко сказал дю Гарр.
Фрегат отдал якорь. Борт корабля окутался пороховым дымом. Гулкий звук пушечного выстрела взорвал тишину. У холмов показалось несколько всадников, во весь опор скачущих к бухте. Спи разряжали в воздух свои ружья. Залаяли собаки. В небо поднялись тысячи птиц. Лишь бродившие у самой воды пингвины, похожие издали на католических певчих в мантиях и белых манишках, не двинулись с места, только одинаково вытянули шеи, вертя маленькими головками.
Бугенвиль и Дюкло-Гийо вошли в ворота выстроенного из красноватого камня форта. Подойдя к двадцатифутовому обелиску, высившемуся в центре ровной площадки, Бугенвиль носком сапога расшвырял землю и вытащил большую медную медаль, на которой была выбита следующая надпись:
«Колония Малуинских островов, расположенных на 51°30′ южной широты и 60°02′ западной долготы, основана фрегатом «Эгль» — командир капитан второго ранга Дюкло-Гийо, и фрегатом «Сфинкс» — командир старший лейтенант Шенар де ля Жиродэ, снаряженными полковником пехоты Луи Антуаном де Бугенвилем, капитаном первого ранга де Нервилем, начальником экспедиции, и П. д'Арбуленом, начальником главного почтового управления. Февраль 7764 года».
В конце текста стояло: «Con amur tenues grandia»[2].
Бугенвиль и Дюкло-Гийо еще раз перечитали столь знакомые слова, значившие для обоих так много. Потом Бугенвиль положил медаль в карман: отныне она стала лишь напоминающей о прошлом реликвией.