Бугенвиль поразился: ответ почти буквально совпал с предполагаемым. Он вгляделся в лицо шевалье. Глубокие морщины, складки в углах губ. Вряд ли ему живется намного лучше, чем матросам, которые к сорока — сорока пяти годам превращаются в стариков. А понятия у него, как у большинства дворян.
— Помимо соображений чести у нации есть и другое, — сказал Бугенвиль. — Мы можем гордиться открытиями французских ученых. Но, согласитесь, принадлежат они не только нашей стране. Науку нельзя разделить по нациям. Это вам нужно запомнить, шевалье. Наши недавние враги, англичане, накануне Семилетней войны избрали меня за работы по математике членом Королевского научного общества, хотя заслуги мои в этой области более чем скромны. Дом же, который вы запретили чинить, должен служить людям, будь они французы, испанцы — все равно кто.
Глаза дю Гарра потухли. Он опустил голову, ничего не ответив. Видно было, что слова капитана шевалье не счел нужным обдумывать.
Бугенвиль повернулся к матросам и боцману Пишо.
— Можете продолжать свое дело. За добрую затею вы засуживаете награды.
Матросы взялись за топоры. Их веселый перестук нарушил молчаливую торжественность острова.
«Человек не может не созидать, — подумал Бугенвиль, — правда, к сожалению, есть немало и таких, которые предпочитают разрушать».
Испанские фрегаты давно ушли в Монтевидео и увезли почти всех колонистов. Бугенвиль ясно видел, что вскоре все придет в упадок. На этих землях не было ни роскошной тропической растительности, ни золота. Испания, настоявшая на том, что острова принадлежат ей, и не подумает продолжить начатое французами.
Миновал месяц-другой, а транспорт «Этуаль» все не показывался на горизонте. Бугенвиль и Дюкло-Гийо не скрывали своих тревожных мыслей.
Нетерпение передалось всему экипажу фрегата. Многие моряки подолгу сидели на самом высоком холме и смотрели на северо-восток: не покажутся ли белые паруса «Этуали»?
Отец Лавесс сочувственно вздыхал, когда при нем говорили о непонятной задержке транспорта, но втайне радовался: его единомышленники во Франции действуют. Лавесс охотно вступал в разговоры даже с простыми матросами. Если прежде многим казалось, что в нем воплощены хитрость и изворотливость, то теперь он представлялся благодушным, доброжелательным. Он расспрашивал моряков об их семьях, нуждах, давал советы, начал даже некоторых из них учить грамоте.
Формально он уже не был иезуитом и принадлежал к ордену францисканцев. Дела ордена, основанного Игнатием Лойолой два столетия назад, в Европе пошатнулись. Иезуиты снискали себе такую худую славу, что даже правители Португалии и Франции вынуждены были запретить орден в своих странах.
Но отец Лавесс был превосходно вышколен. Он был убежден, что наступят такие времена, когда иезуиты опять понадобятся правительствам, которые сейчас их изгоняют.
Лавесс не нуждался в подробных наставлениях. Он действовал согласно обстановке и сложившемуся соотношению сил, памятуя первую заповедь иезуитов, что цель оправдывает средства. Теперь ему нужно было завоевать расположение команды, и он старался в этом преуспеть.
Принц Нассау даже как-то заметил в разговоре с Бугенвилем, что Лавесс оказался совсем другим человеком, чем это могло показаться вначале.
Нассау уже больше не возобновлял своих попыток добыть кита, он целыми днями бродил по острову, постреливая диких уток.
Бугенвиль наблюдал за приливами и отливами и пришел к заключению, что они здесь не подвержены определенному циклу и наступают неравномерно.
Он давно интересовался приливами и отливами и знал, что они достигают неодинаковой величины в разных географических точках земного шара. В Сен-Мало дважды в сутки во время отлива море отступало до четверти лье, и рыбаки, пользуясь этим, собирали оставшуюся в ямах мелкую рыбу. В Канаде, в устье реки Святого Лаврентия, море во время приливов наступало на сушу неудержимо, поднимаясь до девяти саженей. Но и там приливы и отливы совершались регулярно. Здесь же, на Малуинских островах, время очередного прилива было очень трудно рассчитать заранее; оно зависело не только от прохождения луны через меридиан, от фазы ее, рельефа морского дна и берега, но и от каких-то других, не понятных еще Бугенвилю причин. Во время прилива море поднималось как бы тремя нарастающими волнами. Это было необычно. Бугенвиль жалел, что сейчас с ним нет астронома Веррона, с которым можно было бы обсудить это интересное явление.
Между тем на островах становилось все холоднее и холоднее. Ветер приносил с собой темные тучи, из которых сыпался мелкий колючий снег, окрестные холмы побелели, многие птицы уже давно улетели к северу, на свои исконные места зимовки. Транспорта все не было. Значит, он, как было условлено заранее, ожидает «Будёз» в Рио-де-Жанейро. 2 июня Бугенвиль отдал приказ поднять якорь и выйти из этой гостеприимной бухты, где моряки провели более двух месяцев.
Несмотря на начавшуюся зиму, море было спокойным, дули устойчивые ветры, и через две недели показались гористые бразильские берега. Вскоре открылся и оживленный порт. На рейде стояло множество кораблей.
Дюкло-Гийо первым увидел транспорт. Но на нем еще раньше заметили идущий с моря «Будёз». Не успел фрегат стать на якорь, как от транспорта отвалила шлюпка и через несколько минут подошла к борту фрегата.
На «Будёз» поднялись Жиродэ, Коммерсон, Веррон и несколько офицеров. Жиродэ доложил, что отплытие из Рошфора задержалось почти на два месяца и что неисправности, обнаруженные уже в походе, заставили его зайти в Рио-де-Жанейро для основательного ремонта.
В честь радостной встречи в кают-компании фрегата был устроен праздничный ужин.
Итак, все теперь складывалось благополучно. Можно было основательно заняться ремонтом судов, подумать о запасах продовольствия для продолжения с такими трудностями начатого плавания.
Португальский вице-король Бразилии граф д Акунья принял офицеров французских кораблей и сам нанес им ответный визит. Он рассыпался в любезностях, обещал продать столько продовольствия, сколько потребуется морякам, сделать их пребывание в порту приятным и полезным. Узнав, что транспорт «Этуаль» нуждается в основательном ремонте, он сам предложил продать Бугенвилю почти совершенно новый бриг. Казалось бы, радушие и гостеприимство португальских властей безгранично, но внезапно отношение к французам резко изменилось.
Д’Акунья запретил продавать Бугенвилю бриг, которым командир экспедиции хотел заменить «Этуаль», не разрешил получить уже купленный лес и не позволил французским морякам поселиться в городе на время ремонта фрегата. Вице-король даже приказал арестовать Бугенвиля вместе с сопровождавшими его двумя офицерами, когда тот пришел к нему, чтобы выразить свое возмущение действиями португальских властей.
Бугенвиль еле сдержал свое негодование:
— Граф, — сказал он, — я очень удивлен, что у вас такие дикие нравы. Хотя в вашей колонии признается лишь право сильного, а международные законы для португальских властей — пустой звук, свою шпагу я никому не отдам.
Д’Акунья вынужден был отменить свое распоряжение, но приказал стрелять в каждого француза, который появится на улицах города после захода солнца. Один лишь отец Лавесс беспрепятственно входил к вице-королю и в любое время суток мог появляться на улицах. Португальцы, гостеприимно встретившие французских моряков, теперь жестоко поплатились: одних посадили в тюрьму, других сослали в отдаленные провинции.
Несмотря на запрещение графа, Коммерсон весь день проводил на берегу и возвращался на корабль поздно вечером. Специальная шлюпка ждала его в условленном месте, далеко от порта. Жанна Барре по-прежнему продолжала ходить в мужской одежде и повсюду сопровождала ученого. Списать ее здесь на берег Коммерсон не решался. И Жанна все так же выполняла свои обязанности, даже не подозревая, сколько беспокойства причиняла она своему патрону.
Барре была неутомима. Она носила ружье, клетку для животных, провизию, бумагу для гербариев. Переходы занимали иногда многие часы, но Жанна никогда не жаловалась, ни разу не проронила ни единого слова, которое могло быть истолковано как недовольство. Коммерсон никогда еще не имел такого помощника. Коллекции его быстро пополнялись, и иногда оба они — ученый и слуга, — сгибаясь под тяжелой ношей, еле добирались до корабельной шлюпки.