Наконец, после долгих блужданий, французы заметили большую группу во главе с вождем Эрети. Островитяне насторожились. Но принц демонстративно бросил на землю ружье, отцепил шпагу и, протянув вперед руки, пошел навстречу туземцам. Узнав принца, Эрети приблизился со скорбным видом. За ним к морякам боязливо подошли мужчины, а потом женщины, некоторые с грудными детьми на руках. Младенцы широко раскрытыми глазами смотрели на сверкающие пуговицы солдатских мундиров. Некоторые таитянки бросились, заливаясь слезами, на колени и повторяли: «тайо матэ», «тайо матэ» — «вы наши друзья, и вы нас убиваете!».
Де Бурнан, де Бушаж и д’Орезон стояли с опущенными головами, матросы сжимали в руках бесполезные сейчас ружья.
— Аибоу — приходите, — сказал принц и махнул рукой в сторону побережья.
— Иа оре на ое, — проговорил Эрети, — е меа роа те мауиуи но тау фафату — горе мое велико в моем сердце.
Принц выразительными жестами и немногими таитянскими словами, которые знал, дал понять, что происшедшее накануне никогда более не повторится, что вождь французов Путавери очень опечален и хочет сделать таитянам богатые подарки, чтобы прекратить возникшую было вражду. Но Эрети долго не соглашался привести своих соплеменников на побережье. Нассау уже хотел возвращаться, чтобы, посоветовавшись с Бугенвилем, решить, что делать дальше. Увидев, что принц собирается уходить, Эрети сказал несколько слов таитянам, и их отношение к морякам как-то сразу изменилось. Женщины надели на головы моряков венки, и островитяне вместе с французами стали спускаться с гор. Впереди шли принц и вождь Эрети, за ним, обнявшись, таитянки с моряками. Трудно было даже представить себе, что эти улыбающиеся люди только что предавались безутешному горю.
Вскоре счастливый смех зазвенел у того самого места, где пролилась кровь невинных людей.
— Какой счастливый и беспечный народ. Подобно детям, они легко переходят от горести к веселью, — сказал д'Орезон. — Как они легкомысленно относятся к жизни.
— Такое впечатление складывается, вероятно, потому, — отозвался де Бурнан, — что мы мало знаем таитян, их нравы значительно отличаются от европейских.
Бугенвиль, вернувшийся было на фрегат ввиду угрожавшей кораблям опасности, сразу съехал на берег, как только увидел, что таитяне пришли в свое селение. Он взял с собой в шлюпку куски разноцветных шелковых тканей, топоры, пилы, лопаты, ножи, кирки и другой инструмент, семена ржи, пшеницы, ячменя, конопли, огурцов, редиса, салата, спаржи.
Сначала Бугенвиль, разложив все это на земле, подошел к Эрети.
— Я очень сожалею, — сказал он, — что мои люди стали виновниками гибели нескольких жителей этого прекрасного острова, но убийцы будут сурово наказаны.
Эрети, казалось, понял, о чем говорил капитан. Он махнул рукой, как бы давая сигнал начать пение и танцы.
Шелковая ткань вызвала у таитян неподдельный восторг. Бугенвиль подозвал мужчин и показал, как нужно пользоваться лопатами, мотыгами, топорами. Он попросил Эрети выделить небольшой участок земли, свободной от деревьев. Матросы сняли дерн, вскопали почву лопатами и посеяли привезенные Бугенвилем семена. Начальник экспедиции объяснил, как ухаживать за всходами, собрать урожай и из полученных зерен сделать муку. Бугенвиль дал таитянам попробовать хлеба и сухарей и объяснил, что это блюдо приготовлено из таких же вот зерен.
Затем на глазах огромной толпы местных жителей и моряков обоих кораблей из палатки вывели шевалье дю Гарра и трех матросов, участвовавших в убийстве мирных жителей. Бугенвиль приказал заковать убийц в кандалы и объяснил островитянам, что так на его родине Эноуа Парис — стране Парижа — поступают со всеми преступниками.
Один из таитян, высокий и стройный юноша в легком одеянии — парео, подошел к Бугенвилю, показал на длинные стволы ружей и мушкетов и попросил выстрелить из них, чтобы убедиться в силе этого оружия. Таитяне поймали несколько свиней, бродивших в роще, и привязали их к деревьям в сотне шагов от лагеря. Принц Нассау — лучший стрелок — и несколько матросов прицелились В животных и выстрелили. Все пули попали в цель. Животные упали замертво. Одна раненая свинья, оглушительно визжа, металась на привязи. Тогда грянул целый залп. Свинья тут же ткнулась рылом в землю. Это вызвало всеобщий крик удивления. Но через несколько минут таитяне, с интересом рассматривавшие страшные орудия, изрыгавшие смерть, забыли о них и занялись своими обычными делами.
В этот день меновая торговля шла очень оживленно. Таитяне приносили к кораблям десятки свиней и сотни кур — маленьких, покрытых пестрыми перьями. Шлюпки отвозили на суда целые горы бананов и кокосовых орехов.
Вечером Эрети пригласил Бугенвиля и нескольких офицеров на ночной лов рыбы. Пироги спустили в спокойную, защищенную со всех сторон бухту. Зажгли факелы. Таитяне, стоя на носу с длинными копьями, мгновенно протыкали насквозь всплывавшую на свет рыбу. Это они делали очень искусно. Никто из французов не смог ударить копьем хотя бы приблизительно так, как это делали туземцы.
На следующий день почти все приготовления к отплытию были закончены. Больные чувствовали себя значительно лучше, продовольствие, свежая вода и лес были погружены на корабли. Ветер был благоприятным, и на судах начали ставить паруса.
Как только Эрети заметил это, он сел в пирогу и подплыл к фрегату. Поднявшись на палубу, он обнял Бугенвиля, принца, Бурнана и Коммерсона и просил не отплывать так скоро, ведь еще не прошло условленных восемнадцати дней. Вождь беспрестанно показывал то девять, то восемнадцать камешков и просил остаться на такой же срок.
Бугенвиль пытался объяснить, что с радостью пробыл бы на острове еще некоторое время, но потеря шести якорей и ненадежность стоянки в бухте заставляют его покинуть Отаити.
От берега отделилась большая пирога, в которой среди женщин был таитянин, попросивший накануне пострелять из ружей.
— Аотуру, — указывая на него, сказал Эрети. — Его зовут Аотуру.
Когда юноша поднялся на борт, он обратился с новой, на этот раз очень удивившей Бугенвиля просьбой — взять его в неведомую Эноуа Парис, страну Парижа.
Он ударил себя в грудь и сказал:
— Путавери. — Потом, показав пальцем на Бугенвиля, произнес — Аотуру. — Так совершился обмен именами, принятый между друзьями на Таити.
Эрети хлопнул его по спине, подошел к Бугенвилю и тоже похлопал по плечу. Этим он дал понять, что поручает юношу таитянина заботам начальника экспедиции.
Пирога Эрети заполнилась подарками, которые ему преподнесли на фрегате. Наконец он, кряхтя, стал спускаться в нее. Но тут на палубу быстро вскарабкалась хорошенькая молодая таитянка. Она подошла к Аотуру и взяла его за обе руки, заглядывая в глаза. Аотуру обнял и поцеловал девушку, вынул из ушей три маленькие жемчужины и положил ей в руку. Она крепко зажала их в маленьком твердом кулачке и залилась слезами. Глаза Аотуру тоже покраснели, но он отошел от девушки с холодным и твердым выражением, не оставлявшим сомнений в его решимости покинуть родные берега и пуститься с чужеземцами в неведомую даль.
Девушка медленно спустилась по трапу в пирогу, которая наконец отвалила от борта фрегата. Глядя, как она удаляется, Бугенвиль задумчиво процитировал Вергилия:
Ветер свежел. Вершины гор окутались черными грозовыми облаками, похожими на клубы дыма. Тучи сползали все ниже и ниже, и наконец хлынули потоки тропического ливня. Густая сетка дождя отделила моряков от Новой Киферы.
Ливень прекратился так же внезапно, как и начался. Быстро стемнело. Лишь по белой полосе бурунов угадывалась в густом мраке линия побережья. На острове не светилось ни одного огонька.