Французы жадно смотрели на берег. Но прекрасный остров для них был подобен миражу: голландцы никого не пускали в свои владения. Все губернаторы неуклонно выполняли приказ — отгонять иностранные корабли, прибегая, если нужно, к оружию. Баснословные богатства, извлекаемые при чудовищной эксплуатации заморских владений, текли в Голландию — в кладовые банкиров, купцов и ростовщиков.
Но иного выхода не было, и Бугенвиль приказал идти прямо в гавань острова.
Пожалуй, никогда еще начальник экспедиции не испытывал такого раздражения. Двое голландцев — вежливые, обходительные люди, ничего плохого не желающие ни лично ему, ни его экипажу, — поднялись на борт фрегата и потребовали от имени резидента острова Боеро, чтобы корабли вышли в море немедленно же. Ярость Бугенвиля увеличивалась оттого, что приходилось так или иначе вступать в объяснения с бездушными чиновниками.
Что сказать резиденту? Что он предпринимал путешествие во имя науки? Что он пересек Тихий океан для того только, чтобы пополнить ее кладовые новыми сокровищами? Он схватил лист бумаги с твердым намерением проклясть резидента и всю его чиновничью свору. Но вместо этого написал:
«Выйдя с Малуинских островов и направляясь в Индию через Южное море, французские корабли из-за встречных муссонов и недостатка продовольствия не смогли дойти до Филиппинских островов, а поэтому вынуждены были зайти в первый попавшийся порт Моллукских островов за безотлагательной помощью, которую я, Луи Антуан де Бугенвиль, командир обоих кораблей, прошу оказать во имя человечности».
Бугенвиль просил передать резиденту на словах, что он, Бугенвиль, не тронется с места и не позволит кому бы то ни было поднять якоря, хотя бы всему экипажу пришлось тут же, на виду у всего населения острова, умереть голодной смертью.
Учтиво улыбаясь, оба чиновника расшаркались, надели шляпы с широкими полями и отбыли на берег.
Через два часа от резидента, Генриха Оумана, пришел ответ. Оуман просил господ офицеров сойти на берег и быть его личными гостями. Резидент занимал огромный дом, обслуживаемый целой армией невольников.
«Со времени древних сатрапов никто не жил в такой роскоши», — подумал Бугенвиль.
Ужин, приготовленный для офицеров, вызвал не просто восхищение, но изумление.
Первым устремился к столу принц Нассау. Бугенвиль остановил его властным движением руки.
— Не торопитесь, принц, — сказал он. Затем, обращаясь к резиденту, продолжал: — Нужно быть моряком, мосье Оуман, и дойти до крайних лишений, чтобы понять, какие чувства вызывает в моих людях вид этих прекрасных кушаний. Однако прошу простить меня за прямоту, но я должен сказать, что не притронусь ни к чему и запрещу моим подчиненным также садиться за стол до тех пор, пока экипажи моих кораблей не будут накормлены.
Глаза Оумана округлились от удивления. Но резидент быстро нашелся. Маленький, с выступающим животиком, он подкатился как шарик к Бугенвилю и взял его за локоть.
— Господин капитан, раскрою вам секрет полишинеля, который вы, разумеется, знаете не хуже меня. Компания запрещает мне принимать кого-либо из иностранцев, я могу и пострадать, — Оуман раскатился жирным смешком. — Но столь мужественные и смелые люди, как вы, мне по сердцу. Я не только отошлю на корабли все необходимое, но и обязуюсь каждый день вашего пребывания здесь давать вам по целому оленю, а к отходу кораблей доставить восемнадцать быков, несколько баранов и столько дичи, сколько пожелаете.
Оуман явно упивался собственной щедростью. Он не мог скрыть удовлетворенной улыбки, когда принц стал горячо благодарить его.
Но через несколько дней моряки убедились, что щедрость резидента есть не что иное, как жалкая подачка. На острове паслись бесчисленные стада скота, склады были забиты различной снедью. Но все это принадлежало Ост-Индской компании.
Вскоре моряки завязали оживленную торговлю с жителями острова, его коренными обитателями. Но все деньги, которые островитяне получили за коз, фрукты, рыбу, яйца, они потратили на жалкие клочки цветной материи, продающейся здесь голландцами по очень дорогой цене.
Бугенвиль, присматривавшийся к жизни на острове, записал в свой дневник, что здесь построен укрепленный форт, названный как бы в насмешку «Фортом обороны». Весь его гарнизон — сержант и двадцать пять солдат. На острове жила лишь горстка европейцев. А невольников-негров — тысячи и тысячи. Они с утра до ночи гнули спину на многочисленных плантациях. Компания доставляла на остров невольников с Серама и Целебеса, нередко пользуясь для этого услугами пиратов, охотившихся за живым товаром. Голландцы ловко поддерживали рознь между местными вождями, чтобы безраздельно властвовать на острове.
Постепенно перед Бугенвилем и его друзьями раскрывались характерные черты могущественной державы, называвшейся голландской Ост-Индской компанией, которая ревностно охраняла тайны своей внутренней жизни.
Почти весь лес на побережье был вырублен, его место заняли плантации. Чтобы добраться до леса, Коммерсону приходилось проделывать несколько лье. Натуралиста теперь сопровождал французский моряк, случайно оказавшийся на острове и зачисленный по его просьбе в команду фрегата. Он помог ученому изловить диковинное животное — кошку, которая носит детеныша в особой сумке на животе. Коммерсон очень обрадовался находке.
Ослабевшая от цинги Барре проводила целые дни на берегу моря. Здесь всегда можно было найти тенистое место, обвеваемое легким ветерком.
Как много произошло в ее жизни за два года! Решившись отправиться в неизведанное, она совсем не думала, что кроме диковинных земель познает и людей. Вот дю Гарр и шевалье де Бушаж. Носят одинаковые мундиры и даже внешне довольно схожи, но какие они разные!
Однажды де Бушаж пришел к Жанне с какой-то книгой.
— Ее написал наш соотечественник, аббат Прево, — сказал он девушке, — я купил ее здесь, на острове. В ней описывается много путешествий и приключений.
— Неужели все еще пишут книги? — спросила Жанна. — Ведь их и так уже слишком много.
— Книг никогда не может быть слишком много, — сказал шевалье, — всякое чтение полезно, ибо дает пищу уму и наводит на размышления.
— Кажется, я вряд ли приохочусь к чтению, — сказала Жанна. — Мосье Коммерсон давал мне много книг, но все они показались мне скучными, я могла одолеть лишь несколько страниц.
Шевалье сел на ствол поваленного бурей раскидистого дерева. Жанна, придерживая платье, устроилась рядом. Она уже успела преобразиться, оставив в голландской лавке все свое жалованье.
Де Бушаж взглянул на нее.
— Ты теперь совсем другая, Жанна, в этом платье и туфлях. Никогда бы не поверил, что ты можешь выглядеть настоящей дамой. Я даже робею в твоем присутствии.
— Какая же я дама? У меня обветренное лицо и грубые руки, как у любого матроса.
С де Бушажем Жанна чувствовала себя легко и просто. В путешествии, вдали от родины, она обрела настоящих друзей. Но что будет, когда они возвратятся во Францию? Там она не сможет быть слугой, вернее помощницей Коммерсона, как здесь. Там ее удел кухня и стирка белья — обычные обязанности служанки. Она взглянула на де Бушажа: можно ли рассказать ему об этом?
Шевалье как бы угадал ее мысли.
— Вот что, Жанна, — сказал он, — теперь ты побывала в самых отдаленных уголках земли, а вот по парижской мостовой еще никогда не ступала. Хочешь, я возьму тебя в столицу?
— Спасибо, мосье, вы так добры ко мне, — вспыхнула Жанна. — Право, не знаю, чем я это заслужила. Я охотно отправилась бы с вами куда угодно, но вот мосье Коммерсон…
Де Бушаж задумчиво смотрел на море.
На синей глади залива покачивались в такт набегавшим волнам суда голландской компании. Среди них выделялся стройный корпус фрегата.
— …Если бы можно было не расставаться с вами обоими, — тихо добавила Жанна.
Моряк взял в свою широкую ладонь ее руку и осторожно пожал ее.
Как всегда после высадки на берег, цинготные больные вскоре почувствовали себя значительно лучше.