Но в окне никто не показывался, а выкрашенная в желтое дверь не отворялась. Бугенвиль зашагал дальше. Дождь усилился, и надо было поворачивать обратно. Он остановился у развилки дороги, теряющейся за живой изгородью. Дальше начинались яблоневые сады. Вдруг из-за деревьев показалась забрызганная грязью карета. Сзади бежала приблудная собачонка. Куда повернет экипаж? Если направо, то в местечко Мариньи, если налево, то в Кутанс. Лошади повернули налево. Когда карета поравнялась с Бугенвилем, из нее выскочил плотный загорелый человек.
— Дюкло-Гийо!
Старые товарищи обнялись.
— Мой корабль стоит в Сен-Мало, — объяснил капитан. — Я узнал, что вы в Кутансе, и решил повидаться с вами.
Вечером за ужином Бугенвиль как следует рассмотрел своего верного спутника в плавании. Усталые тени залегли под глазами, появилось много новых морщин. Дюкло-Гийо уже не рассказывал, как раньше, свои бесчисленные морские истории. Бугенвиль заговорил о том, что ему, Дюкло-Гийо, никто не воздал должное. Его даже не повысили в чине после успешно закончившегося путешествия, давшего такие важные результаты.
Дюкло-Гийо только усмехался: для чего ему слава, доходные должности? Он моряк и проведет всю жизнь в странствиях.
Бугенвиль подумал, как прав был его сотоварищ. Даже те первооткрыватели, кому потомки сооружали памятники и чьи бронзовые бюсты отливали, при жизни не получили признания. Колумб умер в бедности и безвестности; семья Магеллана, не вернувшегося из своего плавания, никогда не увидела обещанных испанским королем наград; жена капитана Марион-Дюфрена, погибшего совсем недавно, как говорят, очень бедствует, а морское министерство даже не подумало помочь ей.
Дюкло-Гийо говорил, что вместо всех почестей, которые, возможно, и должны прийтись на его долю, он с удовольствием принял бы участие в экспедиции к Северному полюсу.
— Почему же, — спросил он в заключение, — морское министерство, которое при Шуазеле занималось подобными проектами, теперь не проявляет к ним никакого интереса?
Бугенвиль подумал минуту-другую, рассматривая на свет содержимое бокала.
— Я полагаю, — сказал он, — что морское министерство было разочаровано в своих ожиданиях. В самом деле: прибавилась ли у французской короны хоть одна новая земля? Каких новых верноподданных она получила, затратив большие средства на экспедицию? Мы не привезли ни золота, ни пряностей, не открыли ни алмазных, ни серебряных копей. И вот результаты — никто не хочет нас более слушать. На все наши предложения нам отвечают: нет, нет и нет!
Дюкло-Гийо задумался. Старый моряк мог бы многое порассказать. За эти годы он немало побороздил океанские просторы.
В мире происходили удивительные события. Черные рабы во французской колонии Гаити взбунтовались, в английской колонии Северной Америки люди, называющие себя инсургентами, отделились от Англин и ведут с ней борьбу с оружием в руках. Какую же цену имеет то, что Франция хочет захватить новые и новые колонии? Они опять восстанут! Да и в самой Франции, по всему видно, неспокойно, назревают серьезные события.
Дюкло-Гийо рассказал Бугенвилю о своей службе в Индийской компании. На одном из отдаленнейших островов он встретил отца Лавесса, ставшего миссионером.
— Да, несчастным туземцам не поздоровится от такого «пастыря»! — воскликнул Бугенвиль.
Он поведал, в свою очередь, Дюкло-Гийо, что, по всей вероятности, ему придется выступить против англичан, на сей раз в качестве капитана линейного корабля в эскадре адмирала д'Эстенга. Дюкло-Гийо опять вспомнил об инсургентах. Значит, Бугенвиль будет сражаться на стороне людей, борющихся за независимость Тринадцати штатов и провозгласивших, что все люди родятся свободными и равными в правах!
Старые товарищи засиделись далеко за полночь. И когда наконец потушили свечи, увидели, что наступает утро. День обещал быть погожим. Легкий ветерок разгонял ночной туман, и лучи восходящего солнца скользили по верхушкам деревьев, еще не стряхнувших капли вчерашнего дождя.
Через неделю после отъезда Дюкло-Гийо перед домом в Кутансе опять остановилась карета. Бугенвиль встретил нового гостя — на этот раз из Парижа — астронома Лаланда.
— Я приехал к вам, мосье, — сказал он, — чтобы вручить только что изданную «Естественную историю» Антуана Жюссье. Этот труд тесно связан с вашим путешествием и с именем Коммерсона. Дело в том, что не одно поколение естествоиспытателей Жюссье трудилось над составлением естественной классификации растений, во многом устраняющей ошибки великого Линнея. Антуан Жюссье только продолжил сорокалетнюю работу своего дяди Бернара. Закончить эти обобщения помог обширнейший материал, собранный вашим и моим другом Филибером де Коммерсоном. Ученый не смог довести до конца начатое. И часть коллекций оказалась — увы! — утраченной после его смерти. Но все же тридцать четыре ящика с гербариями были доставлены во Францию. Антуан Жюссье, вскрывший их, заявил, что никогда в жизни не видел столько растений, собранных одним человеком. В этих ящиках было пять тысяч видов, из них три тысячи новых, не известных науке. Они принадлежат к шестидесяти родам, которые после их открытия пришлось внести в определители растений.
— Я всегда знал, как фанатически предан Коммерсон своему делу. Но лишь сейчас понял размах его работы — сказал Бугенвиль.
— Это можно назвать подвигом. Много ли найдется у нас таких ученых?
Лаланд серьезно посмотрел на своего собеседника.
— Но вы умалчиваете о себе. О вашем путешествии пишут по-разному. Но никто не может отрицать, что вы много сделали для опровержения ложных представлений о поверхности земного шара. Разве не борьба с суеверием и невежеством и есть тот путь, по. которому должна идти подлинная наука?
— В последнем вы совершенно правы, — ответил Бугенвиль. — Но как дорого подчас обходится эта борьба ученым. Многие из них, как Коммерсон, жертвуют жизнью во имя науки.
— Да, дорого, пока они действуют в одиночку. Наш друг Коммерсон все время вынашивал мысль о том, чтобы создать какие-то другие научные ассоциации, помимо нашей Академии. Без большой солидарности, без дружеской руки, протянутой друг другу учеными разных областей знания, вое труднее будет продвигаться вперед.
Бугенвиль невесело усмехнулся:
— Не проходит дня, чтобы я не чувствовал всей тяжести людского непонимания. Министрам кажется вздором предложенный мной проект изучения северных областей Земли. Это как раз то невежество, о котором вы говорили, мосье. А ведь когда-нибудь такими исследованиями будут заниматься с большой энергией и размахом.
Собеседники помолчали.
Бугенвиль, листая сочинение натуралиста Жюссье, спросил:
— И кто же тот человек, который сумел привезти с далекого острова тридцать четыре ящика Коммерсона?
Лаланд оживился:
— О, это поистине замечательная женщина — Жанна Барре, верная помощница ученого до конца его дней. Когда Жюссье работал над привезенными с Иль-де-Франса материалами, он часто обращался за помощью к Жанне, чтобы выяснить, где и при каких условиях были собраны Коммер-соном растения, в особенности, если отсутствовали надписи ученого. Жюссье ей очень благодарен. А сейчас Барре живет у меня, я ей поручаю вести журналы моих наблюдений, и она с этим хорошо справляется.
Бугенвиль вспомнил, как он разговаривал с Жанной на острове Бука. Он и не предполагал тогда, что эта простая девушка отдаст все свои силы науке. Вот если бы его жена Флора была в этом хоть чуточку похожа на Жанну!
Лаланд встал и принес свой дорожный баул. Он вынул оттуда небольшой кустик в жардиньерке, усыпанный цветами с большими розово-красными прицветниками.
— Сейчас на многих океанических островах, на американском континенте и даже в Северной Африке — везде сажают перед домами это красивое растение, открытое Коммерсоном и посвященное вам, — сказал астроном. — В одном из своих последних писем натуралист просил меня вырастить его в оранжерее и подарить вам. Позвольте мне исполнить желание ученого.