Мемуары Джона Скотта отличаются целостностью описания событий, взглядов, настроений. Он не рассказывает о жизни по принципу: с одной стороны и с другой стороны. В итоге сотни порой взаимоисключающих деталей сливаются в единую картину.
Говоря о Джоне Скотте, его восприятии событий, не будем принижать степень вдумчивости, наблюдательности и многих из тех, кто в тридцатые годы трудился в Магнитогорске. Сохранились любопытные документы, в частности письма, дневниковые записи очевидцев, умом и сердцем воспринимавших историю Магнитки и как подвиг и как драму строителей новой жизни. Однако долгие десятилетия такие материалы либо вообще не публиковались у нас, либо издавались с большими купюрами, которые обедняли тексты, лишали их должной полноты и смысла. Ситуация мало изменилась даже в период хрущевской оттепели.
Только на исходе восьмидесятых наметились кардинальные сдвиги. Курс на перестройку, гласность позволил исследователям (прежде всего уральцам) ввести в оборот новые источники о возникновении Магнитки, о ее начальном этапе. Воспоминания Джона Скотта — продолжение этой работы. Чтобы лучше понять их своеобразие и практическую значимость (и тем самым полнее оценить место книги Скотта в литературе), нужно хотя бы коротко сказать о самом мемуаристе, о его необычайной судьбе.
Джон Скотт приехал в Советский Союз осенью 1932 года. Это был молодой человек двадцати лет, с юных лет мечтавший стать писателем. Взгляды его формировались под влиянием отца, профессора политэкономии, входившего некоторое время в Компартию США. В 1925-м отец Скотта впервые посетил СССР. У него осталось хорошее впечатление от увиденного, и, когда сын решил поехать в нашу страну, отец напутствовал его добрыми словами, посоветовав предварительно получить нужную специальность. Джон бросил колледж, в котором учился, стал квалифицированным сварщиком, купил пишущую машинку и отправился за океан.
Америка, да и крупнейшие страны буржуазной Европы переживали в то время самый тяжелый кризис из всех, потрясавших дотоле капиталистический мир. Коммунисты считали, что этот кризис — яркое подтверждение близкой кончины строя, основанного на эксплуатации. Они видели в кризисе неопровержимое доказательство правильности пути, избранного советским народом в 1917 году. Что же касается сограждан Джона Скотта, то для них небывалый спад производства, многомиллионная безработица и растущая нищета стали подлинной катастрофой. По меньшей мере сто тысяч американцев просили тогда разрешения на въезд в Советский Союз. И хотя далеко не все из них имели сколько-нибудь ясное представление о трудностях проходившего в СССР переустройства общества, они не сомневались: в Советском Союзе у власти стоит рабочий класс, там идет массовое строительство современных предприятий, повсеместно нужны квалифицированные кадры, там ценят труд, там рождается человек свободного мира.
Именно с такими настроениями Джон Скотт приехал в Магнитогорск. Его пыл не охладили ни бюрократические препоны московских чиновников, ни январская стужа Урала, куда он добирался поездом четыре дня, ни тяжелейшие условия труда и быта, с которыми пришлось столкнуться сразу же. По его собственному признанию, он приехал в Россию «работать, учиться, и помогать в строительстве общества, которое, казалось, было по меньшей мере на шаг впереди американского». Уже через три месяца он преодолел языковый барьер. Самое главное — рабочие искренне считали его своим. И дело было не в том, что он роздал почти всю одежду, привезенную с собой, и внешне теперь уже ничем не отличался от остальных. Его ценили прежде всего за трудолюбие и горячую приверженность к коллективу. Недаром по рекомендации местной партийной организации американского рабочего приняли в Коммунистический университет, где, как правило, занимались только члены ВКП(б).
Джон Скотт, будучи по характеру человеком открытым и компанейским, отнюдь не отличался легковерием и наивностью. Его пытливый ум и острый глаз журналиста позволили ему быстро разобраться в повседневных реалиях жизни в Магнитогорске. Расскажи ему заранее о нехватке продуктов даже по карточкам, о жилых бараках без всяких коммунальных удобств и т. п., он, возможно, и не поверил бы, назвал клеветой на страну Октября. А простои, штурмовщина, прогулы, частые аварии?