Андрейка видел только ствол ружья, подвел его под волка и нажал на курок. Зверь прыгнул вверх и упал. Послышался сухой хруст сломанных веток багульника. Угрожающий вой сразу же прекратился. Наступила тишина.
— Ондре, ты будешь великим стрелком! — бодро заговорил Самагир. — Давай, закурим, тала.
Андрейка раскурил трубку и подал Осипу. На душе стало легко, весело, будто чья-то заботливая рука из волшебного кувшина влила в него силы, новые запасы бодрости и веры.
— Осип-бабай, я, кажись, пристрелил вожака. Теперь стая не решится напасть на нас, да?
— Ты, сынок, дал грозный отпор. Но черти учуяли мою кровь и немочь. Волчье-то забижает только слабых да хворых.
— Неужели нападут?
— Кто может знать, это же ведь волки.
— Отобьемся. У меня еще двадцать зарядов.
— Ондре, ты смелый парень, отобьешься… Вот бы огонька разжечь да горячего чайку хлебнуть всем волкам назло.
Андрейку тоже давно мучила жажда, и он, вынув из поняги топор, пошел искать сухое дерево. В темноте все деревья походят друг на друга, и Андрейка не знал, как найти сухое дерево. Сделав круг, нигде не нашел дров.
— Ты, Ондре, грохни топором по стволу, если ударишь по сушине — она закричит громче других.
Совсем рядом с мертвым волком Андрейка нашел сухое дерево. Потюкает, потюкает и садится на теплую тушу волка. Наконец, дерево щелкнуло, Андрейка еще раз-два тюкнул и отскочил в сторону. Сушина с грохотом свалилась на тугой снег. Мальчик отрубил вершину и собрал сухие сучья, которые разлетелись при падении дерева.
Над веселым костром повис чайник со снегом. Снег моментально растаял, Андрейка снова набил посуду. По тяжести определил, что воды теперь хватит.
— Немножко подкрепимся и снова в путь, — веселил себя и бабая мальчик.
Старый эвенк кивнул, соглашаясь с ним. Он спокойно улыбался, докуривая трубку. Вода в чайнике закипела.
Андрейка снял чайник с огня, поставил его рядом с костром и осторожно высыпал последнюю заварку чая. Самагир, обжигаясь, жадно глотал густой чай. Андрейка разделил мясо и кусочек хлеба.
— Ты, сынок, ешь… тебе нужна сила. Мне-то все равно лежать.
— Не-е, Осип-бабай, нам обоим нужно подкрепиться.
После чая стало веселее, не хотелось покидать этот уютный уголок под развесистым кедром с весело потрескивающим костром.
Самагир сидел разбитый и больной. Он смотрел в огонь и думал, как Андрейка одолеет эту гору. Осип знал всю тайгу, как волчонок знает соски матери. А у этой дороги на гриву знал каждую ямку, каждый бугорочек. Он вдохнул пригоршню дымного воздуха, лившегося от костра, в груди больно кольнуло, пошевелил руками, потом ногами. Все тело кричало от острой боли, просило полного покоя. «Нет, не смогу помочь парню. Скажу, штоб топал домой. Не застанут меня живым, значит, здесь кончится моя тропа, уйдет Оська Самагир к предкам на Нижнюю землю». Он взглянул на мальчика, следившего за ним из-за костра.
— Ондре, сынок, если у тебя не хватит силы вытащить меня на гриву, то ты должен меня бросить.
Мальчик вскочил на ноги.
— Осип-бабай, я тебя не брошу… Тебя оставлять нельзя. Ты же мне сам говорил, что волки нападают на слабых и беззащитных.
— Што верно, то верно, сынок. Но спасая Оську Самагира, загинешь сам. Сядешь отдохнуть, одолеет дрема, и замерзнем оба.
— Нет, я разожгу большой костер, и прокоротаем ночь. Я люблю спать в лесу, — проговорил Андрейка, наливая горячий чай эвенку. — А утром нас разыщет отец.
Самагир отставил чай, темно-медное лицо расплылось в довольной улыбке.
— Э, паря, ты силен духом.
— Ай, нашел сильного… слабак Андрейка.
Эвенк покачал головой.
— Пещеру Покойников даже мужики сторонятся, а ты не спужался, привалил туда один и меня вызволил, — сказал он. В его голосе звучала гордость. — Ты смелый и духом крепкий, Ондрейка.
«И все же ошибаешься, Осип-бабай. Когда я подходил к пещере Покойников, мне было так страшно, что не слушались ноги, а когда у входа в пещеру упал камушек, то я так струхнул, что волосы на голове встали дыбом и по всему телу прошел озноб; не-е, бабай, Андрейка слабак духом», — рассуждал сам с собой мальчик.
— Осип-бабай, а ты чего-нибудь боялся в жизни?
— О-бой, сынок, кто умом рехнулся, тот не ведает страху. Было дело, пужался и я, но не терялся… Придется, може, смотреть в глаза смерти, то не давайся страху в руки, не теряйся, зажми его крепко, тогдысь любой супротивник тебя не одолеет. Так-то вот, доведется встренуть медведя — не пужайся, режь ножом.
Над лесом показался бескровный ущербный месяц.
Где-то за ущельем Семи Волков послышался гул тайги, а рядом с костром зашелестели сухие листья ольхи. Гул быстро приближался. Языки огня будто испугались чего-то и начали кидаться, то вверх, то в сторону.