— Ха, сказал тоже, вчера!.. Я только сегодня утром из дома.
— Фьюить! Верно, паря, я давно тебя не вижу.
— Болел гриппом.
— У-у, это плохо. Много пропустил?
— Две недели. Но я дома все время занимался, догоню.
Сержант закурил и загадочно улыбнулся.
«Сейчас что-нибудь выкинет! Уж я-то знаю дядьку Разувая!» — весело подумал Андрейка.
Милиционер взял лист бумаги и быстро написал несколько слов.
— Утром, Андрюха, я был на реке. Там обнаружил труп и составил вот этот акт. Прочитай-ка, товарищ, и скажи свои соображения. Проверим твою наблюдательность. — Андрейка взял лист и начал читать.
20 февраля 195… года.
Мною, сержантом Разуваевым, на берегу реки обнаружен труп. Пол неизвестен. По бороде — семейский[6].
К сему: сержант Разуваев.
— Читать быстро и без промедления обнаружить мою ошибку. Ну!
— Ха! тебя тоже называют семейским, а бороды-то нет.
— Ну, допустим, а еще что?
— Вай-вай! Ха-ха-ха! Пол неизвестен, а по бороде!.. Ха-ха-ха! Раз борода — то, значит, пол мужской! Ха-ха-ха!
Андрейка услышал позади себя шаги.
— О, у вас, товарищ, как на концерте Аркадия Райкина!
Веселое лицо Разуваева сразу стало сухим и строгим.
— К вам, товарищ лейтенант, по срочному делу, — милиционер кивнул на Андрейку.
В доме Буина сегодня большая радость. Буин привез из больницы жену с дочкой. Новорожденную нарекли Чимитой.
Бабка Чимита по-соседски домовничала у Буина и за эти дни вымоталась основательно. И сейчас, освободившись от тяжкого труда домохозяйки двух домов, она блаженно чаевничала.
— Значит, Осип-бабай в другой больнице лежит? — еще раз переспросила старуха.
— В другой, бабка Чимита, — убаюкивая дочку, ответила Ханда.
— Я-то уж разыскал бы его. Тайком бы и бутылку «московской» занес, — добавил Буин.
— Там, поди, Андрейка около бабая вертится… Вот уж дружба-то у них! Бедняжка, намытарился с Осипом, сколь страху принял.
— А виновница-то вот где! Твоя тезка! — приподняв ребенка, счастливо рассмеялась Ханда.
— Верно Ханда говорит. Тогдысь как было?.. Помните?.. Ханда свалилась на кровать и давай реветь, а бабка Чимита с ухватом наскочила на меня: «Пьянчужка, такой-сякой, запрягай скорей свою клячу!» Вот и забыли мы про Осипа с Андрейкой.
Взглянув в окно, бабка Чимита сердито отвернулась.
— Опять леший несет этого дьявола.
— Ты, Буин, не связывайся с ним… не давай ему коня, — робко попросила Ханда мужа.
— Ладно, не ной! — сердито огрызнулся Буин.
Расплывшись в широкой улыбке, ввалился Иннокентий.
— Здрасте, добрые люди. С прибылью вас. Дай бог здоровья Ханде и… как нарекли дочку-то?
— Чимита. Теперь у нас две Чимиты, — с гордостью сказал Буин.
Старуха сердито буркнула что-то, окинула неприязненным взглядом Кеху и пошла к выходу.
— Гони, Буин, этого, — старуха кивнула на Иннокентия, — эту рыжую собаку, душа у него черная, — сурово взглянула на соседа и вышла из дома.
Кеха был слаб в бурятском языке, но понял, что старуха крепко ненавидит его и велит не связываться с ним.
— И пошто она злится на меня? — Кеха состроил жалкую гримасу.
— Она не велит, штоб ты ходил к нам. Шибко ругает меня, — виновато качает Буин головой.
— Махай на этих старух. В девках они ангелы, а под старость чистые ведьмы.
— Не-е, Кеха, ты пошто такое болтаешь? Бабка Чимита у нас самый почетный человек. Она, паря, в молодости такой «ангел» была, охо-хо! В ущелье Семи Волков одна отбилась от белых солдат… Знаешь Чимитину скалу? Вот там она сидела, а тропа — только одному ходить. Один показался — она хлоп, второй вышел — его хлоп… Стрелять близко, ловко, беляки как на ладошке, а она на высокой скале — не достать ни рукой, ни пулей. …Э, паря, орел-девка была! Вот какая наша бабка Чимита, а ты — «ведьма»! — Буин сердито сплюнул.
— Ладно, Буин, не сердись. Была, значит, была, а теперь одна тень от былого.
— Не-е, Кеха, не болтай зря.
Мужики молча закурили. Кеха тихонько толкнул Буина и показал горлышко бутылки. Буин нахмурил брови и замотал головой.
Иннокентий удивленно поднял рыжие брови.
— Да ты што, Буин?! Девку-то надо обмыть… Хошь по старинке, хошь по-новому, все одно без водки не положено в мир вводить… Как-никак радость. У нас теперя на поминках упьются и песни играют, и в пляс пускаются… Там-то все-таки горе. А тут радость!
Буин угрюмо бросил: