— Хетага славные сыны! Я вижу, у вас все готово. В лесу благоухает, как в моем родном Дагестане.
— Шашлыки готовы! — объявил Андукапар. — Зови друзей, Сайд, если ваша дискуссия окончена.
Коста насторожился. Дискуссия? Так вот, оказывается, какие «ягоды» собирали студенты! А его не позвали. Не доверяют. Ну что ж, он докажет, что умеет хранить тайны.
Сайд Габиев и Коста знали друг друга еще по Ставропольской гимназии, но Сайд приехал в Петербург годом раньше и поступил в техническое училище.
— Угощайся, Сайд, не то умрешь с голоду! — улыбнулся Коста и поднес ему горячий шампур. — Не дагестанский, а осетинский! — шутя, добавил он.
— Петербургский! — подхватил шутку Сайд и осторожно, чтобы не обжечь пальцы, снял кусок румяного, потрескивающего мяса. — Не вкусно, ой как не вкусно! — с притворной гримасой сказал он, прожевав один кусок и снимая второй.
Студенты всё подходили. Они поздравляли Коста с поступлением в академию, пожимали ему руки. Андукапар разливал вино, Коста потчевал шашлыком, а сам поглядывал по сторонам, разыскивая Борисова. Ему хотелось продолжить разговор. Но Борисов словно сквозь землю провалился.
— Батюшки, кого я вижу! Крым! — радостно воскликнул Коста, заметив невысокого ладного горца в щеголеватой белой черкеске.
— Будь счастлив, Хетагуров, рад встрече! Друзья обнялись. Ислама Крымшамхалова, или просто Крыма, как называли его друзья, Коста знал давно. Они познакомились весной 1870 года. В тот год отец Коста, старый Леван Хетагуров во главе большой группы нарцев, переселявшихся из-за безземелья с гор на равнину, переехал в Баталпашинский округ. Так появилось на Кубанских землях новое село — Георгиевско-Осетинское. Богатые карачаевские князья Крымшамхаловы жиля неподалеку. Княжеским титулом своим Ислам никогда не кичился, был прост, и товарищи любили его.
— Чем же окончилась дискуссия? — ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил Андукапар и энергично вытер губы носовым платком.
Коста прислушался.
— Я так увлекся шашлыком, что забыл о главном. Кто же прав? Москвичи? — продолжал Андукапар. Он не слишком интересовался политикой, но все же испытывал невольное любопытство к дискуссиям, проходившим в землячестве. А сегодня должно было обсуждаться «Воззвание Всероссийского Совета студентов», размноженное на гектографе и разосланное студенческим землячествам.
В «Воззвании» Совет требовал от землячеств, чтобы они не ограничивали свою деятельность материальными вопросами. Конечно, помощь нуждающимся студентам — дело необходимое и благородное. Но пора подумать и над более серьезными проблемами: политическими и социальными. А над какими именно и каким образом — это надлежало решать на своих сходках самим студентам.
Сегодня, собравшись якобы для встречи с новым земляком, студенты продолжили начавшуюся несколько месяцев назад дискуссию. Но присутствие Коста явно стесняло их. В сущности, они ничего не знали о своем новом соотечественнике, а времена тревожные, об осторожности забывать нельзя. И чтобы увести разговор от опасной темы, Сайд весело ответил Андукапару:
— Дискуссии — это хорошо! Продолжение следует. Но сейчас я бы с удовольствием сплясал лезгинку. Ведь что ни говори, а сегодня у нас праздник…
Зазвенел фандыр[3], студенты образовали круг и захлопали в ладоши. Сайд вышел на середину и, лихо гикнув, закружился в стремительном и четком танце.
4
Как трудно просыпаться по утрам! Глаза слипаются, голова сама валится на подушку, руки и ноги точно налиты свинцом. Но опоздание на утреннюю молитву в академии не прощают.
Коста сбрасывал одеяло и медленно одевался, ежась от пронизывающего холода, — печи за ночь выстывали, ни к чему нельзя было прикоснуться, все казалось ледяным. Вот когда он понял, что такое петербургская осень!
На улицах еще горели тусклые фонари. В длинных и узких коридорах академии было темнее, чем за ее окнами, — на весь коридор полагались две чадные керосиновые лампы — в начале и в конце, — и приходилось шагать, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о ведро или швабру, забытые подвыпившим служителем. Керосиновый угар заполнял коридор, летала копоть, студенты кашляли и ругались.
В рисовальных классах были нумерованные места для студентов и «низкие», ненумерованные, для вольнослушателей. За час до начала занятий вольнослушатели собирались у дверей с поленьями под мышкой и терпеливо ждали, когда сторож, звеня связкой ключей, отопрет класс. Тогда, толкая друг друга, они спешили к круглому пьедесталу натурщика и поленьями занимали себе места. Многие студенты считали «низкие» места более удобными и отдавали вольнослушателям свои номера, лишь бы посидеть на поленьях: натура рядом, все видно.