— Приветствую тебя, Оверман.
Гарт ничего не ответил.
— Ты нарушил своё слово. Я думал, что слово Овермана — непоколебимо.
Удивлённый, Гарт ничего не ответил. Его глаза слегка расширились, но Элмил, имевший столь же мало опыта общения с Оверманами, как и Гарт с людьми, ничего не заметил.
— У тебя есть объяснение?
— Я не знаю, как я нарушил своё слово.
— Ты поклялся, что не убьёшь Дансинга.
— Я не убивал Дансинга.
— Ты поклялся, что твой зверь не убьёт Дансинга.
Гарт начал было говорить, но остановился. Он не предполагал такой возможности. Ему придётся быть осторожнее, отпуская Короса на охоту, — если, конечно, он проживёт достаточно долго, чтобы сделать что-нибудь. Тщательно подбирая слова, он сказал: — Я не приказывал ему убивать Дансинга.
— Но он сделал это.
— Я не знал об этом…
Голос Элмила был ровным и спокойным. Гарт не мог понять, подавляет ли разбойник страх, или ярость, или ненависть, или просто напрягается, готовясь к убийству.
— Не было никакой провокации, но твой зверь сожрал Дансинга, хотя ты поклялся, что этого не случится.
— Он был голоден.
— И ты позволил ему полакомиться моим товарищем?
— Я не думал, что он его съест. Я был в Морморете. Я был заперт в криптах под дворцом на несколько дней, и никто не кормил Короса. Он убил и съел Шанга, но всё равно был голоден. Я отпустил его на охоту. Я не думал, что он убьёт Дансинга, и даже не знал, что он находится поблизости. Если бы я не дал ему поохотиться, он бы, возможно, набросился на меня.
Острие меча Элмила слегка отодвинулось от горла Гарта. — Шанг мёртв?
— Да.
— Ты убил его?
— Его убил Корос.
— Что в том шатре? Он кивнул в сторону магической клетки.
— Василиск.
— Василиск?
— Чудовище, которого меня послали поймать.
— Что за чудовище?
— Очень ядовитое. Его взгляд превращает в камень.
Эмиль ничего не сказал.
— Именно василиск позволил Шангу превратить жителей Морморета в камень. Он собирал его яд.
— Я не верю.
— Тогда посмотри сам.
Элмил выдавил слабую улыбку. — Может быть, я всё-таки тебе верю.
— Хорошо. Могу я встать?
Элмил, ковыляя, отошёл в сторону и позволил Гарту сесть. Помня о плачевном состоянии своих ног, Оверман не стал вставать.
— Ты всё равно нарушил своё слово.
— Верно, хотя это было непреднамеренно. Мои извинения, хотя я понимаю, что они мало чем могут утешить тебя или Дансинга.
— В моём народе принято платить за смерть человека.
— Я мало что могу предложить за его пролитую кровь. Его осенила идея. — Кроме, разве что, город Морморет, который я отнял у Шанга. Примешь ли ты город в качестве виры?
Настал черед Элмила изумляться.
— Как ты знаешь, жителей Морморета больше нет, и теперь, когда Шанг мёртв, город пуст. Это богатый город, хотя в нём есть несколько сломанных дверей и довольно много статуй.
— Это город фермеров. Тон варвара был неуверенным, он явно колебался.
— Разве разбойники не могут научиться земледелию? Конечно, это более прибыльное занятие, и уж точно более безопасное.
Элмил усмехнулся. — Пусть будет так, Гарт Клятвопреступник, мы примем твою плату за жизнь Дансинга.
— Хорошо.
— Солнце уже взошло. Скоро ли ты тронешься в путь?
— Полагаю, да.
— Возможно, я буду сопровождать тебя до Южной дороги.
— Если пожелаешь.
— Для моего племени будет большим сюрпризом услышать, что Долина Морморет теперь принадлежит нам.
— Вы дорого заплатили за неё; одиннадцать ваших соплеменников погибли.
— Верно. Тем из нас, кто выжил, придётся взять дополнительных жен, чтобы компенсировать это.
Гарт не знал, что это — шутка, факт, о котором следует сожалеть, или приятное обстоятельство, поэтому ничего не сказал. Человеческая сексуальность была для него совершенно непостижима.
Разговор прекратился, и Гарт, прихрамывая, поднялся, чтобы оседлать Короса.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Девять дней спустя Гарт остановил своего боевого зверя, когда вдали показался Скеллет. Он не собирался смело скакать в городок, волоча за собой вольер с василиском. С одной стороны, он сомневался, что он пролезет по узким и извилистым улочкам. С другой стороны, такое зрелище, несомненно, вызовет всевозможные сплетни, а он очень сомневался, что Забытый Король это оценит. Кроме того, существовала вероятность того, что какой-нибудь дурак заглянет под полотняный покров, который уже изрядно потрепался.