С того дня, когда он нанес пощечину настоятелю, в камеру приносили только хлеб и воду. Одежду отобрали, книг лишили, и возле камеры день и ночь стоял особо приставленный караульный. Не тот чахоточный солдат со шрамом, того наказали, а тупорылый стражник в шинели, готовый заколоть Яшу штыком «в случае чего».
Так и было настрого велено этому стражнику, и он целые сутки стоял на часах у двери при винтовке с примкнутым штыком. В паре с ним стерег опасного узника еще один здоровенный солдат, тоже готовый «в случае чего» действовать по уставу. Ни единого слова, кроме брани, не слышал от них узник, да ему и не хотелось с ними разговаривать.
Он решил не ждать суда. Ему сказали: судить будут в Архангельске. Дело заведено и по приказу из Петербурга, из самого министерства юстиции и святейшего Синода, оно идет ускоренным порядком. Обвинять будут Яшу в «совершении над архимандритом насилия». Мелетий жаждал жестокого приговора для «насильника».
А Паисий больше не показывался в камере Яши, и хорошо делал; Яша отвернулся бы от него; да и что было объясняться с иеромонахом? Оправдываться? Сказать, что пощечина была дана не архимандриту Мелетию, а… кому?
Яша думал об этом уже в тот день, когда пришел в себя. Хотелось самому себе отдать отчет: что же произошло? Какая сила заставила его поднять руку на тщеславного старика с бабьим голосом и свирепым лицом Трепова?
Позже — тогда еще он не смог этого понять — придет осознание поступка: это была пощечина не человеку, хотя тот и заслуживал, а звериной образине самодержавия, душителя свободы и виновника безвинной гибели многих. А тогда Яша приходил к выводу, что Мелетий заслужил пощечину хотя бы потому, что самовольно, в угоду царской власти, держал Яшу в одиночке. Не на тюремное содержание, а на поселение был прислан Яша в Соловки, в эту обитель-крепость, так почему же Мелетий совсем лишил Яшу всего, даже прогулок?
Пощечина принесла и самому Яше потрясение; он переживал случившееся в храме, пожалуй, сильнее, чем Мелетий, и долго еще казалось Яше, что ладонь у него горит от удара.
Теперь оставалось одно: поскорее выбраться отсюда, — бежать, чего бы это ни стоило! Яростно хотелось жить, дышать вольным воздухом, ходить где хочешь, видеть людей, читать книги и… снова с удесятеренной силой взяться за то дело, от которого его так надолго оторвали! За великое дело любви он будет стоять, как стоял до сих пор; и подобно тому как до сего времени не страшился страданий, не боялся ничего, так ни перед чем не остановится и в будущем. О многом передумал Яша за эти дни и отдавал себе отчет: другой путь ему заказан! Такой уж он есть, Яков Потапов. Верно говорила Юлия: самое страшное — измена себе, своим убеждениям, она-то и ведет в трясину. Теперь он куда яснее понимал, что значит быть сильнее своего времени и чего это стоит.
Бежать Яша решил в ночь под воскресенье. Был праздник, и не затихал вселенский перезвон колоколов всех церквей острова. Июнь стоял не теплый, но Яша не посчитался с тем, что на нем нет ни штанов, ни кафтана; как-нибудь обойдется одной рубахой, авось не замерзнет в пути. Только бы добраться до берега, до какой-нибудь лодочки. Одинокое плавание по морю не пугало его.
В девятом часу вечера, когда в монастырском соборе шло «всенощное бдение» и монахи во главе с Мелетием находились там, Яша начал орудовать у окна ножкой от табуретки. Звон колоколов заглушал стук. И откуда у Яши хватило силы — непонятно, но он сумел разогнуть прутья решетки.
— Ага! Поддается, гадюка! Ну еще!
Он бормотал в помощь себе подобные слова, даже сам не слыша их из-за колокольного перезвона. Вот уже решетка поддалась настолько, что можно вылезть из окна.
— Так… Теперь — полотенца…
Готовясь к побегу, Яша сумел припрятать три полотенца. Теперь они пригодились. Он разорвал их по длине, туго связал узлами, закрепил к решетке и по ним, как по канату, спустился во двор монастыря. Спрыгнул, оглянулся… Никого! Бегом к воротам! Час поздний, открыты ли они?
Из-за праздника ворота не заперты, и, никем не замеченный, Яша проскальзывает по ту сторону монастырских стен. Ударил в лицо свежий морской воздух, и сразу стало легче дышать, будто здесь, на каменистой дороге, ведущей к островной пристани, уже другой мир и все другое, даже сам воздух, и небо, и земная твердь.
Он бежал по дороге, спотыкаясь, и все же не падал; казалось, он летел на невидимых крыльях; и уже издали видел на причалах много народу. Только что, вероятно, подвалил к пристани запоздалый пароход из Архангельска с новой партией богомольцев; ну Яше до этого дела нет, пусть их поклоняются тому, что на самом-то деле вовсе не свято, но люди по сути своей добры, потому что обездолены и несчастны, и оттого-то ищут в вере облегчение. Ох, сколько мог бы Яша Потапов им рассказать, как открылись бы у них глаза, если бы они все знали!