Вот почему городовым было велено оставаться на своих постах, в отдалении, и ждать «поступков» прежде, чем взяться за свистки, хотя один «поступок», ясное дело, был налицо: незаконное сборище целой толпы в неположенном месте.
С минуты на минуту должен был появиться околоточный надзиратель с подмогой.
Быть стычке. Демонстранты это и сами понимали и спешили начать. Они-то знали, на что идут и что им грозит.
Заранее было намечено: сперва будет речь. И речь зазвучала сразу из самого центра толпы, куда вслед за Юлией устремился и Яша. При первых же словах оратора толпа сгрудилась еще теснее, заволновалась, заликовала, но пока еще молча. Яша видел радость на лицах людей и сам тоже ликовал. А Юлия! Голова горделиво откинута назад, в глазах торжество, щеки горят тем же цветом, что и знамя, которое Яша держит уже наготове под кожушком. Право, нельзя было не залюбоваться ею.
Оратор — студент, сразу узнавалось, хотя он и не был в студенческой шинели. Яша не знал его, но с первой минуты проникся уважением к нему. Личность! Глаза сощурены, как у напрягшегося стрелка в момент, когда он опускает курок. Не говорит, а, казалось, метко палит и палит в цель:
— Мы празднуем сегодня день именин нашего великого учителя Николая Гавриловича Чернышевского. Русскому народу давно надо знать это святое имя. Чернышевский — писатель, который едва ли не первый после освобождения крестьянства упрекнул царя-«освободителя» в обмане. Он говорил, что не свободен народ, который чуть не полгода питается древесной корой, у которого продают последнюю корову. Не свободен рабочий, который за плату, едва достаточную для поддержки его жалкой нищенской жизни, работает 15 часов в сутки. Такая свобода не иначе как наглый обман!..
Ветер разносит по площади горячие, обжигающие слова, и Яше кажется, весь Невский слышит, а то и вся императорская столица.
Надолго останется неизвестным, кто произнес речь, за каждое слово которой по законам Российской империи тогда полагалась тюрьма и каторга. Яша Потапов стоял рядом с оратором, хорошо видел его остроглазое лицо и энергичные жесты, но только много времени спустя узнает, что это был Георгий Плеханов, впоследствии знаменитый русский революционер, а тогда еще студент Петербургского Горного института. Но имя оратора сейчас и не интересовало Яшу. Он все больше возбуждался и ощущал нарастающий жар в теле от волнующих слов оратора. Какая смелая речь! Да, то был не простой оратор, а какой-то кудесник. Два-три слова, и новый поворот мысли. Вот на минуту увлек всех за собой в давние дни восстаний Пугачева и Разина и вдруг круто вывернул:
— Но тогда против царского деспотизма поднималась стихийная сила протестующего народа. Русская, интеллигенция еще не народилась. Народ не мог тогда найти себе союзника в интеллигенции… Теперь обстановка переменилась. Союз народа с интеллигенцией совершился! И в ознаменование этого союза мы поднимаем красное знамя социалистической революции!..
— Ура! — стали кричать в толпе еще до того, как оратор замолк. Его речь была не так уж коротка, но показалась мгновенной, подобно взрыву.
И тут пришла очередь Яши Потапова.
Стиснутый людьми выше ростом, Яша никогда так не жалел, что ничем богатырским не наделен родителями. Птичка-невеличка, сказал бы всякий, взглянув на его тщедушную фигурку в замурзанном полушубке и низко нахлобученной на голову лохматой шапке. Пока длилась речь, он оглядывался во все стороны, вытягивал шею, чтобы хоть как-то оказаться повыше и увидеть все.
Вдруг словно в сказке желание осуществилось — он взлетел! Это по знаку Юлии трое дюжих ребят из рабочих высоко подняли Яшу на крепких руках, и тотчас алое знамя живой трепещущей птицей словно само вылетело из-за пазухи (некогда в детстве он, бывало, так выпускал голубей). Вознесшись над толпой, Яша с лихорадочной торопливостью развернул неширокое полотнище, и все увидели вышитые белым слова: «Земля и воля!» Свято и чисто светились крупные буквы.
— Ура-а-а! — пронеслась волна восторга над площадью. — Браво! Ура-а-а! Да здравствует свобода!
Красный стяг озарил толпу и площадь, красный стяг в руках юного рабочего; это еще больше взбудоражило толпу, чем речь оратора. Такого еще не было в России, такого еще никто не видел и не мог видеть, и восторг нарастал, и все усиливались крики «ура».
Кричал и Яша, и сердце у него заходилось, замирало до потери дыхания, будто он в самом деле парит высоко в воздухе на невидимых крыльях, словно на сказочном ковре-самолете вознесло его и так уж ему лететь и лететь.