– Лаций, вставай! Вставай, а то убьют! Слышишь, вставай! – как же больно плечу. Кто-то трясёт за плечо. Неужели он жив? Эта мысль превратилась в громадный колокол, который со всей силы ударил в голове, и все события гулким эхом отразились в его памяти.
– Нет, – смог тихо прошептать он.
– Вставай, вставай! У тебя хоть ноги не связаны. Давай! – кто-то толкал его, стараясь изо всех сил. Лаций с трудом приоткрыл глаза и увидел знакомое лицо в ссадинах и кровоподтёках.
– Лукро… – пробормотал он.
– Вставай! – простонал тот и поднялся на колени. – Проверят, а потом падай!
– Читшуанг! Шангшенг!2 – доносилось откуда-то сверху. Ноги не слушаются, но всё-таки удаётся подняться…
Лаций с трудом выпрямил колени и ткнулся лбом в мокрую земляную стену, чтобы не упасть. Это была большая яма, где они когда-то хранили первые запасы еды и мёда. Сверху капала вода, рядом протекала река. В углу по лестнице спустились несколько ханьских солдат и стали проверять пленных. Три человека не смогли ответить на их толчки и удары. Несколько уколов мечом в живот и грудь, чтобы убедиться в смерти, и безжизненные тела уже тащат наверх. Быстро, как всё быстро…
Лукро упал на землю. Руки и ноги у него были связаны. Лаций медленно опустился рядом.
– Что было? – тихо спросил он. – Я не помню.
– Всех хунну убили. Прямо на площади. Женщин с детьми увели. Нас связали и бросили сюда.
– Зенон и Марк?..
– В том углу. Живы. Но еле стоят на ногах.
– И всё? А те, кто сдался?
– Не знаю. Думаю, тоже убили. Вместе с хунну. Говорят, по городу тысячи полторы было. Мужчин. Всех порубили, – Лукро говорил короткими фразами. Ему тоже было тяжело дышать. Посиневшие губы с белым налётом потрескались и еле шевелились. Он давно не пил воду.
– Зачем нас оставили? – пробормотал Лаций, но Лукро не услышал вопрос и, отвалившись на спину, устало закрыл глаза.
– Как думаешь, когда нас убьют? – тихо спросил старый друг.
– Не знаю. Может, сейчас…
– Лаций, это ты во всём виноват, – послышался с другой стороны чей-то голос. – Зачем ты нас сюда притащил? Зачем? Из-за тебя мы все умрём… – человек замолчал, но ответить ему было нечего. – Знаешь, что самое страшное? Это сдохнуть, как крыса, вот в этой яме…
– Тиберий, это ты? – тихо спросил Лаций.
– Да, я… Я всё время вспоминаю Варгонта. Он говорил, что лучше умереть с мечом в бою, чем вот так, как червяк в земле. И никто этого не видит…
– Варгонт был мой лучший друг.
– И мой. Но он умер, как герой, а мы – как рабы в каменоломнях. Ты видел, как убивают рабов?
– Видел…
– А… значит, знаешь… Где наша слава, Лаций? Где Рим, который мы защищали? Мы умрём здесь… и никто там не узнает об этом. Никто…
– Нас будут помнить, ты неправ, – горло с трудом произносило каждое слово, которое отдавалось гулким эхом в голове.
– Самое страшное умирать в неизвестности… не на людях, не перед товарищами с мечом в руках, а так, как лягушка. Наступили – и всё, сдох, – казалось, Тиберий уже разговаривает сам с собой, не слушая его ответы. – Ненавижу… Ты тоже боишься? Да? Придут сейчас, ткнут мечом, и ты умер. Нет, не хочешь? Боишься? Тогда вставай, покажи, что ты живой…
Сверху действительно раздались крики солдат, и вниз снова спустили лестницу. Лаций поймал себя на мысли, что тоже не хочет умирать и ему очень хочется пить. Особенно сейчас, когда всё тело ныло от боли, и он не мог даже пошевелиться, чтобы защитить себя. Его голова и мысли существовали отдельно от него, и боль вместе с жаждой побеждали былую гордость.
Так прошёл ещё один день после сражения. Приближалась вторая ночь. Первую он уже позабыл – так, несколько пятен в памяти, не более. Всё это время им не давали ничего. Это был верный признак того, что их скоро убьют. На трупы воду не тратят. Устав смотреть в небо, Лаций перевернулся на бок и замер. Сначала прохлада опустившегося тумана казалась приятной, но потом сырая земля постепенно стала вытягивать из него тепло. Он попытался встать. Острая боль пронзила оба колена, и он со стоном повалился лицом в грязь. Перевернуться не было сил. В этой могильной яме уже чувствовалось дыхание смерти. Все лежали, не шевелясь, и безвольно ждали своей участи, как животные. Они не противились ей, постепенно погружаясь в состояние вялого безразличия. Солнце давно опустилось за горизонт, и теперь неприятная прохлада вместе с туманом стала наполнять их яму, как вода.