– Спойте мне ваши песни, – попросила она, и Павел с Зеноном стали петь то, что выучили во время перехода в столицу. Минфэй подыгрывала им, находя правильные звуки, и вскоре они уже пробовали петь вместе. Лаций скучал и молчал.
Через несколько дней девушка стала расспрашивать их о хунну и Парфии, Азии и Риме. При этом, слушая рассказы Лация или Павла, она рисовала какие-то знаки на длинных полосах бумаги, которые привлекли внимание Лация больше, чем пустые разговоры о непонятной ему гармонии.
– Красота всегда связана с силой тела и гибкостью ума, – ответил ей однажды Павел, когда Минфэй задала вопрос о том, что такое красота. – Сильный человек подобен большому высокому дереву, но сильный ветер может сломать его. А умный человек похож на травинку, ей ветер не страшен, но любое животное может наступить на неё или съесть, – с вдохновением рассказывал он, польщённый её вниманием. Поэтому важно быть сильным и гибким.
– А у нас красота – это гармония четырёх начал, – ответила Минфэй. – Первое – это ритм. Вот этот семиструнный цисяньцинь29 помогает понять весь мир и всех людей. Он отражает струны их души. Второе – это понимание символов и красок природы. Для этого надо уметь рисовать и читать картины других. Третье – это гармония. Гармония помогает воспринимать каждый день по-новому и находить в нём что-то новое. Этому учит каллиграфия. Мы учимся писать с детства. Четвёртое – это умение думать, рассуждать. Мысль бесконечна, она не может прерваться или остановиться. Чтобы понять это, надо постоянно вести её между двумя противоположными силами, которых в природе очень много.
– И это всё должен уметь мужчина? – не выдержав, спросил Лаций.
– Нет. Зачем? Мужчине не надо владеть красотой. Ему надо владеть женщиной, – с наивной улыбкой, как будто учила его прописным истинам, ответила наложница.
Возвращаясь вечером в комнату, Лаций называл её ханьским Цицероном, на что Павел и Зенон с жаром возражали, что он не чувствует её слов и мыслей, которые похожи на прекрасных птиц в голубом небе.
– Да я половину слов не знаю, которые она говорит! – возмущался он и с раздражением спрашивал: – И знать не хочу. Зачем они мне? Они вам, что, петь помогают? Тебе хорошо, у тебя цепей на ногах нет. Можешь с места на место ходить. А для меня это тяжело.
– Ты прав, – соглашался Павел. – Вот, один из евнухов сказал, что у неё «рот, как водопад», а для меня она звучит, как горный ручей…
– Замолчи, ты, ручей! – не выдержал Лаций. – И так тяжело!
– А мне не очень тяжело, – неожиданно вставил Зенон и покраснел. – Она такая добрая и красивая…
Павел Домициан, вздохнув, пробормотал:
– Может, эта красота разжалобит наших богов и спасёт нас от смерти. Кто там с тобой стадом поделится? Только пение и прокормит. Там народ дикий, сам знаешь.
Лаций в таких случаях махал рукой и ложился в угол, чтобы дать отдых уставшим ногам. Зенон оставался со слепым певцом, и они, бывало, до глубокой ночи обсуждали слова императорской наложницы.
Однажды она спросила Лация, чего бы он хотел больше всего на свете.
– Вернуться домой, – сразу же ответил он. – Жаль только, боги не хотят мне помочь.
– Разве боги не дают тебе счастье? Ты жив, – удивилась она.
– Ему, может, и дают, – кивнул Лаций в сторону Павла. – Он живёт своими песнями. Он всегда рад, когда его слушают. А мне здесь жизни нет. Мука одна.
– А тебе, юноша? – повернулась она к Зенону.
– Не знаю, – замялся тот. – Мне сложно судить, я ещё молод. Когда я пою здесь, мне хорошо. Но когда возвращаюсь назад, то плохо, – он опустил взгляд и снова покраснел. Лаций с пониманием вздохнул и, скривив лицо, отвернулся. Красавица явно нравилась подростку, но ему было от этого не легче. Время шло, и скоро должен был приехать новый шаньюй хунну. Поэтому Лацию хотелось, чтобы это время либо пролетело быстрее и он уже смог наконец понять, как ему жить дальше, либо случилось что-нибудь такое, что снова изменило бы его судьбу.
– Вы никогда не видели гармонию звёзд. Сегодня вы сможете вернуться сюда вечером, и я покажу вам их красоту, – сказала наложница. Зенон и Павел были вне себя от счастья. Недовольным был один Лаций. Наступил перерыв и им принесли немного еды. Проглотив свою часть и запив водой, он плавно сполз под дерево и сразу же заснул крепким сном, не слушая разговоры наложницы со своими товарищами. Заметив это, Минфэй на следующий день предложила ему остаться в той комнате, где их держали по ночам. Лаций был рад этому предложению и искренне поблагодарил её. Через несколько дней, буквально накануне приезда послов шаньюя, произошёл случай, о котором Лаций не рассказал им, но который заставил его насторожиться от чувства приближающейся опасности. Когда они все втроём были в комнате для умываний, у него вдруг исчез нож. Он так привык, что тот всегда привязан под рубашкой на поясе, что даже забыл о нём. Лишь одевшись, он вдруг понял, что не чувствует сбоку привычной тяжести. Он кинулся искать его под лавкой и за бочками с водой, но ножа нигде не было. Никто ничего не говорил, евнухи не задавали никаких вопросов – всё было, как обычно. Только ножа не было. Весь день он потом ломал голову над этим, но так и не мог вспомнить, был ли нож у него до того, как они пришли мыться, или нет. А утром, когда на небе ещё только занималась заря и сон был таким сладким, что не хотелось даже шевелиться, его неожиданно разбудил Павел.
29
7-струнный щипковый музыкальный инструмент, разновидность цитры. Имеет продолговатый корпус в виде деревянного ящика фигурных очертаний (длина 100—120 см, ширина около 20 см)