Добрыня между тем был настроен куда более миролюбиво. Голос свой надрывать не стал, а молвил с улыбочкой:
— Ты, как я погляжу, вольнодуме ц. И не дурак к тому же. Что тогда в хмельном пойле ищешь?
— Ничего не ищу. — Вяхирь опять уронил голову. — Топлю в нем свою грусть-печаль.
— К какому делу, кроме винопития, способен?
— Псарь я. С детства приставлен был к ловчим да гончим. В хворобах псовых сведущ. Да и в соколиной охоте толк понимаю.
— А скажи-ка мне: под которое крыло сокол цаплю бьет?
— Под левое, боярин.
— А ведь верно, — кивнул Добрыня. — Славное у тебя занятие. Усердные псари и соколятники навсегда нарасхват. Коль с пьянством покончишь, я тебя, так и быть, к себе в услужение возьму.
— Да я ведь вроде на смерть осужден.
— С этим успеется. Откройся перед судом, и будешь прощен. Нам истина нужна.
— Истина всем нужна. Да только каждому своя, — с философским видом заметил Вяхирь. — Истины я касаться не буду. А чему свидетелем был, поведаю без утайки.
— Сделай одолжение.
— Выпил я в тот день, каюсь, изрядно. Праздновали что-то в городе. Будто бы встречу солнца с месяцем. Вот я и набрался. Просыпаюсь ночью под забором. Темень, аки в царстве мертвых. Недалече конь всхрапывает и люди говорят. Не по-доброму говорят, с укорами. Ругня, а не разговор Я на голоса пошел. Десять шагов не успел сделать, как слышу: один человек вскрикнул. Ну тут и началось. Видеть я в ночи ничего не вижу, только слышу, как семеро одного смертным боем бьют. Ну, может, и не семеро, а трое-четверо. Сие одним только совам да нетопырям ведомо. Сначала этот бедолага еще держался. Бранился крепко и страшными карами грозил. Земными и небесными. Потом с ног свалился. Тут они его и добили. Потом пали совет держать: как с мертвым телом поступить. И так прикидывали, и этак, а все не по уму. Тогда один говорит: нальем ему в глотку вина, люди и подумают, что он в пьяной потасовке гибель поимел. Как сказано, так и сделано. Я в то время с испуга в соломе хоронился. Долго там просидел. Когда к покойнику осмелился приблизиться, уже вторые петухи пропели.
— Дышал он еще? — спросил сотский, весьма увлекшийся этой историей.
— Куда там! Не дышал. И сердце не билось. Рядом пустой мех лежал. Вина только на пару глоточков осталось. Но вино доброе, фряжское. Жаль, зазря перевели. Что дальше было, вы уже знаете.
— По всему выходит, что ты злодеев не видел? — уточнил посадник.
— Нешто я тварь ночная, чтобы взором мрак пронзать? Видеть я ничего не видел, зато ясно слышал. И хотя в страхе пребывал, кое-что запомнил.
— Ежели запомнил, тогда до нашего сведения доведи, — велел Добрыня.
— Наговорили они вместе много чего. Такой брани мне даже в темнице не доводилось слышать. Но напоследок, пока дело до побоища еще не дошло, Власт Долгий сказал: «Не высоко ли ты себя, холоп, ставишь. Берегись, падать будет жестко». На что ему был дан ответ: «Ты сам холоп княжий. А я вольный человек. Господину моему служу не за кусок хлеба, а из почтения. То же самое и тебе предлагаю. Внакладе не будешь». Последние слова Власта таковы были: «Меня не купишь. Я князю перстень целовал. И ваше стяжательство на чистую воду выведу. Ишь, обычай взяли, варяжские мечи да секиры поганым продавать. Киеву от этого не только убыток, но и прямая угроза. Мечи те потом на наши головы падут».
— Любопытные беседы у вас по ночам случаются, — произнес Добрыня как бы в задумчивости. — А пустой мех потом куда девался?
— Не знаю, — развел руками Вяхирь. — Может, люди подобрали. Вещь в хозяйстве нужная.
— Вино точно фряжское было?
— Истинно так. Мне его в Изборске у тамошних купцов доводилось пробовать. С иным не спутаю.
— Эй, миряне! — зычно крикнул Добрыня. — У кого фряжское вино в закромах имеется?
Возгласы в ответ последовали самые различные, но преимущественно отрицательные:
— Нет!
— Откуда нам, сирым, его взять!
— Даже и вкуса не ведаем!
— Нетути!
— Мы и брагой обходимся.
— Никак насмехаешься над нами, боярин!
— Вино пить, голым ходить!
— Еще чего! Мех такого вина дороже тельной коровы стоит.
Дабы утихомирить народ, Добрыне даже пришлось вскинуть вверх десницу.
— Верю всем, верю на слово, — молвил он. — А ведь помню, кто-то сегодня зазывал меня на кубок фряжского вина… Эй, стража, доставьте сюда посадского приказчика Страшко.
— Он делом неотложным занят! — На удивление всем, посадник осмелился перечить княжьему вирнику.
— Да и мы здесь тоже не бездельничаем, — вполне резонно возразил Добрыня. — Но если твоему приказчику недосужно, я его долго не задержу.
Страшко Ятвяга доставили прямо из посадских хором, где он по неизвестной надобности пребывал в самой глубокой подклети (так, по крайней мере, доложил десятский).
Глаза приказчика воровато перебегали с хозяина на Добрыню и обратно. На Вяхиря, вдруг ставшего на вече чуть ли не главным действующим лицом, он никакого внимания не обратил.
— Ты мне поутру фряжское вино предлагал? — как бы между прочим осведомился Добрыня.
— Предлагал, боярин, — с поклоном ответил Страшко.
— Много его у вас запасено?
— До зимнего торга должно хватить.
— Дорого, небось, плачено?
— Хорошо дешево не бывает.
— Ты этим вином всех подряд угощаешь?
— Только дорогих гостей.
— А мне говорили, что ты им даже мертвецов поишь.
— Каких таких мертвецов? — Страшко даже назад прянул, как учуявшая волка лошадь. — Ты, боярин, про что?
— Да ни про что. Постой пока здесь… Ты, десятский, за ним присматривай. В подклеть, откуда его взяли, людишек верных пошли. Пусть все до последнего сучка обозреют. Заодно и половицы снимут. Если клад какой обнаружится, сюда его… А где Вяхирь? Куда он запропастился?
— Здесь я. — глухо отозвался бывший псарь, успевший затесаться в толпу добропорядочных горожан. Рожу его, прежде схожую со спелой клюквой, испятнали белые яблоки.
— Чего испужался? — Добрыня подмигнул ему. — Обличья или голоса?
— Голоса. — Вяхирь, дабы казаться незаметнее, втянул голову в плечи.