Множество людей погибло, в живых остались только они, прискакавшие, несмотря на праздник, чтобы предупредить об опасности своих братьев по вере. Пусть спасаются, Хмельницкий и татары уже идут на город.
Страх объял людей в синагоге. Женщины хватают детей на руки и не знают, куда бежать. Кто-то кричит, что надо быстрее запрягать лошадей и покидать город. Но никто не отваживается, никто не может поверить, что опасность пришла так неожиданно. И как это сделать в праздник, когда рука не поднимается передвинуть что-нибудь в доме? А тем временем все больше женщин, мужчин и детей прибегает в синагогу, все ищут у Бога защиты. Никто в целом городе не остался дома, все чувствуют, что надо быть вместе.
Наконец глава общины Мендл поднялся на биму, постучал кулаком по столу, привлекая внимание людей, и сказал:
— Евреи, мы не уйдем отсюда! Мы здесь поселились, синагогу построили. На кого мы все это оставим? Не может весь мир погибнуть. День, два, и придет помощь. Князь Вишневецкий нагрянет со своим войском. А мы тем временем скроемся здесь, запремся в синагоге, и Хмельницкий, может быть, отойдет к Чигирину. Там его дом, что ему у нас делать? Мы ему зла не причинили. Оставить город, бросить все на произвол судьбы? Мы не уйдем!
Речь Мендла успокоила народ. Тем, кто давно здесь поселился, кто строил синагогу, Злочев стал уже так дорог, что они с радостью ухватились за малейшую надежду. Может, и правда Хмельницкий оттянет войско к Чигирину. Опасность пришла так внезапно, так неожиданно, что они не успели ее осознать. Вокруг Мендла собрались ремесленники и лошадиные барышники, не раз ездившие в Сечь торговать с казаками, привыкшие не бояться за свою жизнь. Богатыри с лицами, обожженными степным солнцем, с густыми черными бородами, высокие, широкоплечие, с большими, сильными руками. Этими руками они строили город, и они согласились с Мендлом:
— Кто хочет, пусть уезжает. А мы останемся с нашей общиной.
— Не бросим нашу синагогу.
— Как мы ее оставим? Чтобы ее сожгли? Стало тихо. На биму поднялся раввин:
— Еврей не должен понапрасну подвергать жизнь опасности. «И сохранишь свою жизнь», — сказано в Торе. Тот же, кто покончил с собой, не войдет в царство Божье. Ради спасения жизни можно нарушить субботу и даже Йом Кипур.[35] И я как раввин приказываю, чтобы глава общины первым отправился запрягать лошадь и покинул город.
Мендл не двинулся с места.
— Кто хочет, пусть уходит. Я останусь здесь. Бог выстроил эту синагогу, Он же ее и защитит. Я не покину город.
Видя, что глава общины остается, народ не спешил выполнять приказ раввина. Вокруг Мендла стояли мясники, лошадники, торговцы, и никто не решался первым нарушить законы праздника.
Тишина повисла в синагоге. Все смотрели на раввина, ждали, что он предпримет. Раввин молча подошел к ковчегу, вынул из него два свитка и направился к выходу.
— Евреи, спасайте свитки Торы, — сказал он. Но говорить это уже не было необходимости.
Горестный крик поднялся в синагоге, когда народ увидел, что раввин уносит свитки. Вспомнили, как когда-то доставили их сюда, как торжественно поместили в ковчег. Никто уже не мог ни о чем говорить, ни о чем думать. Забрав оставшиеся свитки, народ пошел за раввином.
Уже не было в живых старого реб Шмила, кто-то другой взял его свиток и вынес на улицу.
— Евреи, не бойтесь осквернить праздник, я вам приказываю! Запрягайте лошадей, берите самое необходимое. Я сделаю то же самое.
Народ потянулся за раввином. Тут и там уже запрягали, усаживали в кибитки детей, выносили из домов вещи, книги, постели. Некоторые вытаскивали на улицу сундуки, впрягались в прибитые к ним кожаные ремни и тащили их на кладбище, чтобы спрятать свое имущество там. Другие хватали, что попадалось под руку: посуду, одежду, что-то из мебели. Многие так и остались в талесах после молитвы. Евреи с раввином во главе покидали Злочев, двигаясь в сторону Немирова.
А глава общины сидел в синагоге, будто окаменев, слушал топот копыт, скрип колес. Уходил, спасался Злочев, а он не двигается с места. И молчат окружающие его ремесленники и торговцы.
Шлойме стоял рядом с отцом. Он был согласен с раввином, что жизнь важнее праздника, и умолял отца уходить с остальными, но Мендл продолжал сидеть и только бормотал в бороду:
— Бог выстроил синагогу, Он же ее и защитит. Тогда Шлойме тоже решил остаться, а вместе с ним Двойра и вся семья Мендла. У дверей синагоги стояла и плакала старая Маруся:
— Панычу, беги, спасайся, прилетят братишки из степи, никого не пощадят.