Казаки рассмеялись.
— Лучше убей, не мучай, грешно над Божьим созданием издеваться, — сказал старый казак.
— Верно говоришь, дядюшка, лучше убить, — согласился тот, что вытащил Шлойме из воды.
Вдруг послышались звуки струн. К казакам подошел старик, опираясь на палку, с лирой в руке.
— Что смеетесь, казачки?
— Да вот, дедушка, еврея поймали, не знаем, что с ним делать.
— Продайте Мурад-хану. Он евреев покупает, за старых платит серебром, за молодых золотом. Может, выторгуешь еще кувшин татарского пива, друзей угостишь. Хитрый он, Мурад-хан. Персидские ковры и сабли получает за евреев в Турции. А наши братишки не берегут свое добро, убивают евреев. В Константинополе за них большие деньги дают.
— Правду ты говоришь, дедушка, не знают наши братишки, как обойтись с таким товаром, — согласились с ним.
— Дедушка, отведи нас к Мурад-хану, — сказал казак, поднимая Шлойме за ворот и таща за собой.
— Отпусти его, сынок, не надо. За мертвого еврея Мурад-хан ничего не заплатит, — сказал старик. — Лучше дай ему глотнуть горилки, он и приободрится. Глядишь, заскачет как жеребенок. Пусть оживет немного.
Один из казаков поднес к губам полумертвого Шлойме медную флягу и начал лить ему в рот.
— Слушай, Израиль, Господь Бог наш, Господь один, — услышал Шлойме над ухом.
Еще не совсем очнувшись, в полузабытьи, Шлойме повернул голову и увидел рядом старика. Тот тихо произнес:
— Что спишь, друг? Поднимайся, благодари Бога.
Голос показался знакомым, очень знакомым, но Шлойме не мог вспомнить, где его слышал.
Огромный двор был окружен частоколом. Из-за частокола доносился напев, тихое бормотание, слова еврейской молитвы. У ворот сидел на ковре Мурад-хан, молчаливый, болезненный на вид, с длинными обвисшими усами и потухшим взглядом. Рядом пылал бочонок смолы. Перед ханом стояли столбики серебряных и медных монет, лежали турецкие платки, посуда, разные вещи для обмена. По бокам стояли два татарина с покрытыми головами и выкрикивали по-казацки:
— Ведите ваших пленных к Мурад-хану, братишки! Мурад-хан, великий торговец, покупает невольников, платит турецкой монетой.
Низкорослый татарин подошел к казакам, осмотрел Шлойме, ощупал его и показал на две кучки монет.
— И бочонок пива, — начал торговаться казак.
Татарин помотал головой.
— А нет, так убью его, как Бог свят. Или добавишь бочонок пива, или убью.
Татарин подошел к Мурад-хану, который сидел, скрестив ноги, мрачный, безмолвный, как человек, съедаемый каким-то недугом. Равнодушное лицо, мутные, ничего не выражающие раскосые глаза. Мурад-хан тоже помотал головой.
— Ну так убьем его, а вам не продадим.
— Погодите, казачки, погодите! — сказал старый лирник и зашептал татарину на ухо, указывая на Шлойме. — Это важный еврей, большой раввин, я его знаю. В Смирне евреи хорошие деньги дадут, чтобы его выкупить.
Татарин снова подошел к Мурад-хану и передал ему слова старика. Хан кивнул. Татарин принес казакам кувшин пива, Шлойме отвели во двор к другим пленным. Из-за частокола доносилось: «Господь — свет мой, спасение мое. Кого мне бояться?»
— Пойдемте, братишки, выпьем. А ты, старик, сыграй нам, чтоб и весело было, и грустно.
Казаки уселись в кружок, лирник ударил по струнам и запел:
В нашу землю нас, В нашу землю нас… Сынку, сынку, не грусти, Свое сердце не томи, Будет хатка выкуплена, Будет хатка выстроена, Скоро избавление наше придет! Авраам, Авраам, Старшенький ты наш, Исаак, Исаак, Дедушка ты наш, Яков, Яков, Яков, Батюшка ты наш, Что ж вы не просите, Что ж вы не просите, Что ж вы не просит Пана Бога за нас? Вы же наши хатки выстроили, Нашу землю выкупили, Нас бы в землю отвозили, В нашу землю нас, В нашу землю нас. Казаки подхватили: В нашу землю нас, В нашу землю нас!И с той стороны частокола донеслось:
В нашу землю нас, В нашу землю нас.Глава 9 Жребий
В степи горел костер, потрескивали ветки. У огня ссорились трое казаков.
— Я первый ее увидел, значит, моя, — говорил один из них, старший.
Пламя освещало его обветренное широкое лицо. Маленькие глазки, будто изюмины, воткнутые в тесто, посверкивали из темноты. Он наклонился к девушке, которая лежала на голой земле, укрытая белой казачьей рубахой. Возле девушки, будто охраняя ее, стояла на коленях старуха. Казак протянул к девушке жилистую волосатую руку, но старуха его оттолкнула.
— Ну и что, что ты первый? — сказал другой казак. — Ты увидел старую ослицу, не разобрал, что это молодой жеребенок. Ты принял ее из засады за старуху-казачку, но только я понял, что это молодая еврейка. Я снял платок с ее головы, вытер с лица грязь, которой ее измазала старая колдунья. Ты видел слепую кобылу, хромую ослицу, а я увидел голубку-красавицу! Так чья же она, моя или твоя?